Жизнь вдребезги
Шрифт:
Он вспотел, поднялся и вытер лоб отворотом рукава.
– Ну все, бабуся, гоп! Вставайте.
Англичанка не понимала по-французски и никогда даже не пыталась этого делать. Она ему сказала что-то по-английски, наверное, поблагодарила, а он помог ей привести себя в порядок. Старуха посмотрела в зеркало, нацепила свои украшения, взбила сиреневые волосы. В этом старом остове еще тлело кокетство. Дюваль протянул ей трость и помог выйти за дверь.
– Следующая! Еще одна осточертевшая! Матушка Мейер со своим целлюлитом. От нее разило виски… Ну и что из того! У нее было толстое брюхо, зато она была женой "Моторов Мейер" и невесткой депутата. Обращаться с осторожностью! В этот раз займемся ее чреслами. Легкое облачко
Написать: "Мой отец оставил мою мать"? или: "Я не знал своего отца?" Кому это интересно? И какая тут связь с тем плохо прикрученным колесом? В конце-концов никто его не торопит. У него еще в запасе восемь дней. Рауль обслужил Мейершу, с удовольствием затянулся сигаретой. Пять часов. Еще две клиентки и хватит. Он принялся за артрит, затем за остаточные явления после перелома. Лето. Мужчины бывают редко. Они приходят после того, как перепробуют все лекарства. Им трудно помогать: они недоверчивы, ругливы, изнежены. Дюваль мечтал о специальной клинике: больные там должны быть абсолютно нагими, головы упрятаны в капюшоны, говорить запрещено. Одни лишь безымянные тела. Вот тогда ремесло будет приятным. Последняя пациентка ушла. Дюваль старательно вымылся, сделал несколько гимнастических упражнений, чтобы снять усталость и вышел. Месье Джо пожал ему руку, посмотрев на часы.
Дом был новым. Квартира находилась на седьмом этаже. Дюваль не любил ее: слишком много мрамора, позолоты, мишуры. В почтовом ящике что-то было, проспекты и письмо со штемпелем Ниццы, адрес на котором был отпечатан на машинке. Дюваль разорвал конверт, развернул письмо: "Мэтр Рене Фарлини, нотариус". Эта идиотка, Вероника, никак обратилась к нотариусу? Текст был коротким: "Месье, приглашаю Вас срочно ознакомиться с делом, касающимся Вас. Примите уверения и т. д.".
Что все это означает? Она же сказала, что увидится с адвокатом. Причем же здесь нотариус? Он закрыл лифт, перечитал письмо. "Дело, касающееся Вас…" Речь могла идти лишь о разводе. Забавно! Ему хотелось тотчас же получить объяснение, но дома никого не оказалось. В прихожей, на самом виду, Дюваля ожидало другое письмо, вернее записка: "Так как я не хочу доставлять тебе неприятностей, оставляю в твоем распоряжении квартиру до принятия решения. Я сняла квартиру. Если хочешь связаться со мной, звони: 38-52-32."
– Черт! Она боится встречи!
Он было бросился к телефону, но одумался. Осторожно! Никаких раздраженных разговоров. Достаточно одного нечаянного слова и все можно испортить. Нет, довольно глупостей.
Он обследовал пустынную квартиру. Вероника ничего не тронула, взяла самое необходимое. Кондиционер работал. Холодильник был полон. Запах духов Вероники летал в гостиной, смешиваясь с ментолом сигарет. На электрофоне стояла пластинка… Беко… Конечно! На спинке кресла еще оставался отпечаток ее тела, будто она еще была здесь. Дюваль прошел в кабинет, и тут она поджидала его: оставила свою почтовую бумагу, позабыла солнечные очки. Он сел к столу, открыл средний ящик. Рука нащупала новый блокнот и туристский проспект: "Посетите СССР". Старая мечта! И памятная ссора! Для него это было бы посещением Мекки. Для нее это было абсолютно неприемлемо. Почему же он чувствовал себя теперь таким старым, сухим, таким одиноким. Рауль опустил блокнот в ящик. Завтра он позвонит Веронике, поблагодарит ее и скажет, что тронут ее жестом и что займет квартиру лишь на несколько дней. Ему вдруг захотелось быть великодушным. Рауль уже не знал, хотел ли он этого развода. Может и нет… Если он уйдет отсюда, то что возьмет с собой? Что здесь принадлежало ему, здесь, где, как думал он, находился в своем доме. Рауль стал искать вместительный чемодан, которым он пользовался уже более десятка лет в своих скитаниях по отелям и пансионам, где получил столько пинков. "Не мог бы ты выбросить этот ужас в подвал?" - сказала Вероника.
Но Рауль держался за чемодан как моряк за свой сундучок. Он открыл его на столе в гостиной. Очень приятно было делать запретное. Дюваль начал складывать туда свое белье, одежду.
У него и было-то всего три костюма, да плащ, и не было никакого стремления к элегантности. Рауль никогда не придавал значение одежде. Две пары носков, три галстука, которые нуждались в чистке, вот почти и все… электробритва "Ремингтон", подаренная Вероникой, которой он никогда не пользовался, поскольку предпочитал свой старый "Жиллетт". Рауль был свободен, как моряк, беден и всегда готов в путь. Стоянка кончилась.
Еще один беглый взгляд на эти стены, на ужасные абстракции, подписанные "самим" Блуштейном, неизвестным пока, но "восходящим" художником, "который вскоре будет знаменит". Рауль захлопнул чемодан и отнес его в комнату для гостей, которую никогда никто не занимал. Постелил постель. Он здесь расположится на самый короткий срок. Рауль пошел за пижамой, бросив взгляд на книгу, лежащую на ночном столике. Как всегда - Мазо де ля Рош… Он засмеялся и закрыл за собой все двери. Есть ему не хотелось. Хотелось заснуть. "Эй, матрос, постарайся все позабыть!" - обратился он к себе и проглотил снотворное.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
– Рад был увидеть вас до августа,, - сказал Фарлини, - я уезжаю в отпуск… Мне это было так необходимо… И я бы огорчился, если бы… Но, садитесь, пожалуйста, прошу вас.
Кабинет был богато обставлен, повсюду цветы. Толстые ковры. Мэтр Фарлини протянул Дювалю коробку.
– Сигару?… Нет?… В самом деле?… Они не крепкие… Хорошо, приступим к нашему делу.
"Лет сорока, - подумал Дюваль, - мало двигается. Пожалуй, несколько скован. Ему бы надо сбросить четыре-пять килограмм… Когда же он заговорит о Веронике?"
Нотариус заглянул в папки, продолжая улыбаться. Кондиционер освежал воздух, который временами становился почти холодным. Дюваль все больше и больше настораживался.
– Прежде всего, - сказал нотариус, - выполним некоторые формальности. Я должен удостовериться в вашей личности. Это необходимо.
Дюваль достал из портфеля свое удостоверение личности и водительские права. Он не очень любил эти процедуры. Адвокат его ни о чем не спрашивал! Нотариус громко зачитал: "Дюваль Рауль, родился седьмого января тысяча девятьсот сорок шестого года в Марселе".
Он взглянул на лист в папке, затем снова на Дюваля, улыбка нотариуса стала еще более радушной.
– Благодарю вас. Мне было очень трудно вас разыскать, очень трудно, но, наконец-то, вы здесь. Это главное. Дюваль - фамилия вашей матери, как я понимаю, мадам Мари-Луиза Дюваль, родившаяся двадцать пятого февраля тысяча девятьсот двадцать третьего года, в Тулоне.
– Да, отца я не знаю.
– Это мне известно, - сказал нотариус, - но вы знаете его фамилию.
– Хопкинс.
– Именно так, Уильям Хопкинс, служивший солдатом в американской армии. Уильям Хопкинс, родившийся одиннадцатого июля 1918 года в Толедо, штат Охайо.
Фарлини придавил ладонью папку.
– Здесь все есть.
– Я не рассчитывал услышать о нем, - сухо сказал Дюваль, - он подлец.
– Вы, возможно, вернетесь к этому вопросу, но сначала дайте мне договорить… Итак, Уильям Хопкинс познакомился с Мари-Луизой Дюваль в Марселе в 1945 году…
…и ее бросил.
– К сожалению, - пробормотал Фарлини, - это не единичный случай. Хопкинс вернулся в Толедо. Он испробовал кучу профессий… Могу вам их перечислить.
– Меня это не интересует.