Жизнь вдребезги
Шрифт:
Он не ответил. Он тоже знал, как ее наказать. Она затормозила и направилась к стоянке.
– Ну, вот и приехали. Пошли, Рауль, не строй кислую мину. Ладно, я была не права, беру назад обидные слова. Идешь?
Она вышла из машины, оправляя юбку, и обратилась к служителю в синем комбинезоне.
– Полный. Посмотрите также воду… А потом поставьте в ряд… Спасибо.
Этот сухой тон, манера распоряжаться казались Раулю невыносимыми. Ведь она не была даже красивой. И это его жена! На всю жизнь! Всего через полгода после свадьбы он должен был отчитываться перед ней в своих расходах. Рауль проводил Веронику к станции обслуживания, заполненной толпой курортников. Протянул ей мягкий стаканчик с липким кофе, вкусом напоминавшим лакрицу. Она улыбнулась Раулю светло и открыто. Грязные слова к ней не приставали.
Вот и сейчас она пила кофе мелкими глотками гурманки, как всегда, уверенная и невозмутимая, словно позабыла ссору, а может, на время отложила ее, как откладывают вязание. Вскоре она снова примется за него, пересчитает петли, нанижет их…Сейчас же ее захватила окружающая суета, снующие вокруг дети, женщины, подновляющие косметику. Плечи, бедра Вероники неуловимо танцевали под еле слышную за шумом модную мелодию.
– Ты поведешь, - сказала она, - я сыта по горло. Дюваль галантно поклонился.
– Слушаюсь, мадам.
Она уставилась на него с внимательным удивлением.
– Ну и глуп же ты бываешь, если хочешь!
Она заплатила служащему колонки, уселась в машину, немного поиграла застежкой спасательного пояса, потом растегнула его.
– От него очень жарко! Езжай помедленнее.
Он медленно поехал к основной дороге, выжидая просвет в потоке машин, затем ловко вырулил на шоссе. И снова они были одни среди убегающих огней.
– Что мне делать с оборудованием кабинета? Я не думаю, что останусь в Канне, он мне опротивел, - сказал Рауль.
– Предупреди поставщика. Ты вправе передумать. Если он не согласится, что-нибудь предпримем. Во всяком случае, обратись ко мне. Я ведь теперь буду жить отдельно.
– В другом месте у меня не будет такой клиентуры. Это единственное, что меня здесь удерживает.
– Ну и кончен разговор. Тогда за дело…
За дело! Знает ли она хотя бы, что это значит? Дни, проведенные за массажем… Усталость, застрявшая в пояснице, в плечах, руки, работающие как бы сами по себе… бегают, мнут, щиплют, погружаются в податливую плоть. Они напоминают спущенных с цепи собак, которые уже не слушают и не узнают голоса хозяина. А вечерами бессильные руки свисают словно мертвая дичь. И все это время ни малейшей мысли о себе, а только ощущение, что жизнь постепенно уходит.
Тишина затянулась. Часы в машине показывали половину двенадцатого. Дюваль захотел спать, спать долго-долго. Она, пожалуй, права, эта Вероника, что его ничто не интересует. Даже собственное ремесло ему не нравится. Он никого не любит. А больше всего - не любит себя. В нем живут как бы два человека. Один Дюваль ходит по пятам другого, словно полицейская ищейка в бесконечном сыске, Какое значение имеет все, о чем толкует тут Вероника. Он всегда будет рабом у месье Джо или у кого-нибудь другого.
Его рабству вот уже двадцать пять лет! Даже фамилия Дюваль и та не его! Да и само существование его в мире случайно, как у сорной травы, которую занес ветер. Он слишком легковесен и у него ничего нет. Абсурдно было уже само желание прочного устройства с медной табличкой на двери: "Рауль Дюваль. Кинезитерапевт". Он не умеет и никогда не сумеет играть в эту игру, где нужно с кем-то считаться, иметь сейф в банке, скупать ценности, медленно раздуваться и расти, словно денежная опухоль. Его руки годятся только для массажа. Он перепутал век или век запутал его. Наверное лучше было бы жить в средневековье, где-нибудь на узкой людной улочке он помогал бы людям просто так, а они шли бы к нему за советом издалека, засыпали бы дарами, считая его кем-то вроде святого, или чародея.
Вероника снова закурила и запустила музыку. Джо Дассен… Прекрасная ночь с длинными огнями автомобилей, блестевшими словно драгоценные камни, превратились в кафе-шантан. "Я убью ее, - вдруг подумал Дюваль.
– Задушу ее вместе с миллионами". Ну, не так уж и много, какие там миллионы! Среди всех разочарований это было, пожалуй, самым огорчительным. Жениться на женщине с претензиями богачки, которая жила на широкую ногу на доходы, самыми понятными из которых были алименты прежнего мужа. Тут было много таинственного. Сколько же тот отпускал ей на самом деле? Он, видно, зарабатывает кучу денег. Если верить Веронике, он владеет большими землями в Нормандии, где занимается коневодством. Да только можно ли ей верить? Столько раз он уличал ее во лжи. В вещах совсем уж безобидных. К счастью, она ему безразлична. Хорошо бы она ему изменила. Он легко поддавался всяким влияниям. Стоило кому-либо предложить ему какой-нибудь план, как он тут же обольщался им, увлекался, верил в перемену жизни, быстро вставал на сторону того, кто решал. "Нам нужно что-нибудь солидное, - говорила она, - что-то вроде клиники. Если у тебя жалкий вид, то ты на всю жизнь останешься лекаришкой, костоправом. А если мы откроем дело с современным оснащением, тебя будут считать настоящим врачом". Она сразу нащупала больное место, а после, как только он заикнулся об обязательствах по расходам… Все! Бесполезно ворошить!
Он обгонял тракторы, крытые подводы…цирк… Цирки всегда переезжают ночью. Он вдруг почувствовал, что вовлечен в какой-то трюк фокусника… После Дассена - Энрико Масиас.
– Ты не могла бы немного убавить звук? Ничего не слышно.
В сущности они нуждались друг в друге. Он поддался денежному искушению. Нет, может не совсем так. Ему наплевать на деньги. Скорее хотел как-то возвыситься. А она… Тут вопрос сложнее. Она привязалась к человеку, который ее излечил. Она купила его. Он теперь служит ей, составляя часть ее удобств. Однажды Рауль услышал, как она говорила с кем-то по телефону: "Это великолепно, я больше не принимаю таблеток. Как будто у меня нет больше желчного пузыря!" Еще одна тайна. Он не знал ее подруг. Она никого не принимала. Никому не писала, даже своей сестре, которая жила где-то в Ландах, и с которой была в ссоре неизвестно из-за чего. По телефону же она говорила без конца. С кем? Наверное, с такими же, как и сама, бездельницами. Кто их разберет, этих женщин, которые от скуки приходят к массажисту, чтобы рассказать о себе, о своем разводе или климаксе…
В машине вдруг что-то застучало. Он почувствовал это по рулю. Спустила шина? Вероника небрежно обращалась с этим хорошеньким автомобильчиком. Ей никогда не понять, что вещи живут своей жизнью. Она управляет машиной кое-как, забывает переключить скорость, тормозит, бранится. Она бранится словно… "Я ненавижу ее, - подумал Дюваль.
– Свирепо ненавижу!"
Развестись? Но для этого нужен повод. Ведь она приложила столько сил, чтобы прибрать его к рукам. Вложила немало денег. Вероника продала парижскую квартиру, чтобы переехать в Канн, заплатила за наем помещения, где он должен работать. Любой адвокат сказал бы: "На что Вы жалуетесь?" И был бы прав. Он прекрасно знал, что Вероника ему верна. Он только делал вид, что подозревает ее, но это была нечестная игра. Итак, в чем же ее упрекнуть? В том, что она ему приятель, а не жена? Но как объяснишь это правосудию? Приятель, который на глазах у всех, за его спиной расставляет вещи по местам, следит за Порядком, выбирает для него халаты, застегивающиеся, как у хирурга на одном плече: что-то вроде ассистентки, которая ведет счет расходам так, будто за них нужно отчитываться перед патроном.
А раньше!… Ах! Раньше, все было иначе… Дюваль пытался быть честным. Нет, лучше не было. Он жил в конуре, в трущобе. Грязное белье скапливалось в гардеробе, повсюду валялись книжки. Дикарь, вот кто он был. Но с надеждой в сердце! Уничтожить эту шлюху! Изменить образ жизни! Что же случилось? Откуда такая резкая неприязнь? Почему такая перемена? Вот в чем вопрос. Напрасно валить все ошибки на Веронику. Это он струсил. Ему бы больше не возвращаться в Канн. Такой прекрасный, такой богатый Канн! Где благоухающие красотки, увешанные драгоценностями, отдаются ему, оставляя чаевые, от которых он не может отказаться. Самое лучшее из ремесел он превратил в грязный бизнес. Так Рауль наивно казнился словами, в которых, пожалуй, было много несправедливого. Все это было не так уж и мерзко, хотя довольно неприглядно. Рауль утратил самое лучшее: бедность и способность возмущаться. Он стал соучастником Вероники, принеся ей в жертву достоинство.