Жизнь - вечная. Рассказы о святых и верующих
Шрифт:
Вскоре снова беда – пришли немцы, попали в оккупацию. Немцы очень старались привлечь к себе население оккупированных территорий, даже храм в станице открыли. В школу, я в третьем классе училась, помню, приходил священник, читал молитву. Немцы предлагали ехать в Германию работать и многих вывозили – сначала добровольцев, потом невольников. Уже когда наши наступали, они стали хаты поджигать, расстреливать, виселицы устроили. А мы – мама, я, двоюродная сестра Лидочка и хозяйка – спаслись, потому что десять дней просидели в погребе у той бабушки, у которой жили. Погреб был на огороде, далеко от дома, поэтому нас и не поймали. Когда наши партизаны станицу окружили – с той стороны, где немцы не ожидали, мы тогда и вышли. От немцев спаслись, но началась эпидемия сыпного тифа. Мама заболела и скончалась, ее похоронили на кладбище, за станицей. Так я осталась круглой сиротой.
Детдом
Сначала нас с
«Господи, возьми меня в дар…»
Нас, двух иждивенок, да еще в войну, надо было кормить, содержать. В столовой недалеко от Финляндского вокзала в Ленинграде у тети Моти знакомый директор был. Упросила она его взять меня на работу – все же немножко сытней моя жизнь будет.
Мне тогда 15 лет исполнилось, несовершеннолетняя, но меня оформили. То посуду помыть, то почистить что-то скажут, принести-унести. Я шустренькая была, и работала. А от Финляндского вокзала Преображенский собор недалеко – тоже промыслительно в такое место работать устроилась. Стала я туда после работы заходить помолиться – на акафист или какую-нибудь другую службу. Только в храме находила себе утешение и поддержку, и росло во мне желание Богу служить.
А в столовой случилось испытание: меня на раздачу вдруг поставили. Директор поручил мне ему домой еду возить, я как раз мимо его дома шла с работы. А чтобы еда эта оставалась, велел мне на раздаче по 20–30 граммов не довешивать. Это был удар. Я уже понимала, что это недовес, грешно, что я обманываю кого-то. И хотя делала так – как за послушание, мне это было очень тяжело, но надо было, иначе уволил бы. Вскоре, к счастью, я ушла из столовой. Меня устроили знакомые моей тетушки в Центральный исторический архив. Тем временем мое желание уйти в монастырь становилось все больше и больше. Это был 1947–1948 год, мне 16–17 лет.
Ни бабушек, ни дедушек своих я не помню, только то, что у мамы было 7 сестер, и все были очень верующие. Они ходили в храм, и я с ними тоже. В большие праздники причащались. В эти тяжелые советские времена надо было делать так, чтобы на работе не узнали, упаси Бог! Но все равно душа в храм тянулась для утешения и радости. У тети Моти были и подружки верующие. Иногда в какой-нибудь праздник после литургии они к ней приходили, потому что у тети было несколько книг, даже старые издания Иоанна Златоуста. Хранились Библия, Евангелие. Конечно, все это она прятала. Иконка, помню, висела. Взрослые скажут: «Валя, почитай». Почитаем про сегодняшний праздник, или память святого, который празднуется, потом скромненько чайку попьем с хлебушком и икоркой – кабачковой.
Очень я любила – и это сильно действовало на душу – проповеди священников в храме. Тогда, после войны в Ленинграде были батюшки одаренные духовно и словом Божиим. Говорили они проповеди такие глубокие по смыслу, что стояла в церкви и не знала, где я, на каком свете. Говорят, например, про какого-нибудь святого. Вот ушел из мира, подвизался. И думаешь, Господи, какие были хорошие люди, Господу угодили, и теперь они в Царстве Небесном. А как же попасть, как заработать это, чтобы тоже там быть с Боженькой, и чтобы душа не погибла и вечно не мучиться?..
Любила я ходить в Ленинградскую духовную семинарию: ее в 1947 году открыли после войны. Там очень хороший отец Александр был. И вот я пришла на Рождественскую службу, после которой отец Александр сказал очень проникновенное слово. «Дорогие братья, сестры, какой сегодня великий, радостный праздник. Спасительный. Сам Господь, Боженька, сошел на землю. Бог – и сделался Человеком – родился в Вифлееме, куда Матерь Божия шла на перепись. Ему там и места не нашлось, родился Младенец Христос в ясельках. Овечки в пещере согревали его своим дыханием. А волхвы принесли дары: смирну, ладан, злато. А что мы принесем?» А я думаю, Боженька, Господи, что я Тебе принесу? Я такая грешница, у меня ничего нет доброго. Я хочу Тебя любить, и Тебе хочу себя посвятить. Возьми меня. И вот у меня после таких проповедей появилось окончательное желание уйти в монастырь, куда – я уже слышала – уходили подвижники. Думаю, Господи, возьми меня в дар, я себя Тебе отдаю, возьми меня в дар, Боженька. Все время куда ни приду, к Казанской Божией Матери или к святителю Николаю, я всех батюшек просила: «Помолитесь, помолитесь, я так хочу в монастырь». А они мне говорили, что должна быть воля Божия, надо знать ее и благословение на монашество получить. Но не знала я от кого это благословение можно получить.
А тетушка моя и слушать не хотела. Хоть и глубоко верующая, но говорила: «Я тебя взяла из детдома не для того, чтобы в монастырь отпустить. Меня похоронишь, потом куда хочешь иди – хочешь замуж, хочешь в монастырь, это уже да будет воля Божия».
«С Богом гряди!»
Ходила я в Никольский храм, в котором находился чудотворный образ святителя, я там всегда акафисты помогала петь – вроде у меня голосенок прорезался и слух. Батюшки меня уже знали, и матушки-алтарницы тоже знали, что у меня желание в монастырь уйти. И я всех просила помолиться, чтобы как-то смягчилось сердце моей тетушки. Однажды матушка-алтарница сказала мне, что надо бы у владыки взять благословение. Лениградским владыкой тогда был будущий патриарх Алексий I (Симанский). Она меня к владыке и привела, потому что он тогда в Никольском соборе жил. Владыка Алексий расспросил меня и дал свое благословение на монастырскую жизнь. Я и его попросила помолиться, чтобы Господь смягчил моей тете Мотеньке сердце, потому что она никак не хотела отпускать. «Да будет воля Божия», – сказал владыка и благословил меня съездить к старцу высокой духовной жизни, который в Вырицах живет. Ничего я про него не знала, стала расспрашивать, где эти Вырицы находятся. И осенью 1948-го я поехала к преподобному Серафиму Вырицкому [39] . Он уже был старенький, в 1949-м скончался.
День выдался хороший. Я приехала в Вырицу, нашла его дом, около которого человек 20 сидели – женщины, старушки. Они что-то писали, не могу понять, что. Расспросила их, говорят, что не принимает старец, приходит его келейница, матушка Серафима, забирает наши записочки, он там читает и потом отвечает. Присела я на пенечек, и тут матушка Серафима вышла из домика, где батюшка жил. Ко мне подходит: «Девочка, а ты что?» Я говорю: «Хотела тоже к батюшке. У меня очень серьезный такой вопрос, разговор. Хочу знать волю Божию». – «Не знаю, как батюшка, сможет или нет, все пишут записочки», – ответила келейница и пошла в домик. Вскоре опять пришла, меня за руку взяла и говорит, что батюшка меня примет. Тогда все поднялись, чуть не плачут – некоторые со вчерашнего дня ждали: как бы к батюшке тоже пройти? Но она сказала, что батюшка не может, он слабенький очень.
Когда келейница привела меня к старцу Серафиму, он лежал на кроватке, голова чуть приподнята, слабенький. Как вошла, я сразу перекрестилась, на коленки встала около его кровати. И расплакалась, не могу ничего говорить. Он меня благословил, гладит по головке: «Ну, что ты, что ты, а как тебя звать?» Я сказала. «А зачем ты пришла, что ты хочешь?» Я и боюсь про монастырь сказать. Господи, кто я такая? Какие в монастырях подвижники жили, слышала же в проповедях, и читала, как подвизались, как Господу они угодили. А я думаю, кто я такая? Он меня стал спрашивать, с кем я живу, где, сколько мне лет. Все это ему говорю. Потом опять замолчала. «Ну, что еще скажешь?» – спросил он. «Я, батюшка… как я хочу в монастырь. Помолитесь, батюшка, с которой тетушкой я живу, она никак не благословляет меня». Он меня крестит по головке, благословляет и говорит: «С Богом гряди. Господь тебя избрал, воля Божия есть. Так Господу угодно, и Матери Божией. С Богом гряди. Вот, посмотри, оглянись», – и ручкой показывает на другую стену. Я поворачиваюсь, вижу небольшую фотографию, какая-то горка, собор. Он и говорит: «Вот твой монастырь». Это была Пюхтица, прозорливо предрек мне святой старчик. Я ему еще про свою двоюродную сестру сказала, Ниночку, сироту, что она тоже очень хочет в монастырь. «Бог благословит, – сказал батюшка Серафим. – И Ниночка, и ты, с Богом грядите. А тетушка твоя пусть ко мне приедет, я с ней поговорю». В великой радости вернулась я домой, а тетушка Мотя – ни в какую: «Ни к какому батюшке я не поеду, и тебя не пушу».