Жизнь - вечная. Рассказы о святых и верующих

Несмотря на внешнюю простоту, обыденность, «житейскость» рассказов Натальи Горбачевой, в них сокрыты глубокие духовные, даже аскетические истины. Вот, например, автор пытается достучаться до своего крестника, который нацепил на себя несвойственный ему имидж «делового человека». В дружеской беседе звучат горькие высказывания крестной матери о том, что «работа над имиджем заменяет человеку работу над собой. Вместо того чтобы заглянуть в себя, найти то, с чем нельзя мириться… человек начинает делать вид, что он уже такой, каким ему хотелось бы себя видеть». За этим и другими разговорами героев проступает попытка привлечь

Тьмы обесценившихся ныне и праздных слов стоит одно только описание внешнего вида и поведения горненской игумении Георгии в рассказе о ее монашеском пути: чистота у матушки даже в походке; перед таким человеком лишнего себе не позволишь. «У нее – ровное отношение ко всем… мягкость, настоящая человечность». Вот пример для подражания: когда матушка чем-то недовольна, она никогда этого не обнаружит перед людьми, в крайнем случае просто уединится, чтобы никого не смутить. Так живут люди, постоянно чувствующие себя в присутствии Божием. А это, как учит святитель Феофан Затворник, и есть воплощение в жизнь заповеди о непрестанной молитве. Бывает достаточным показать сладкий плод ничем не омрачаемого душевного мира, полученный человеком от исполнения заповеди, чтобы посеять в других сердцах стремление подражать благому примеру.

Богословские сочинения и даже самые замечательные проповеди в наше время часто оказываются бездейственными, поскольку современный человек разучился слушать и слышать слово Божие. Несомненно, рассказы известной писательницы делают слово Божие доступным. Происходит это потому, что авторское слово точно и правдиво, истории не выдуманы, опытно прожиты и здраво с точки зрения евангельских истин изложены. Наблюдать за жизнью верующей души, избравшей в друзья святых, захватывающе, полезно и поучительно.

Это был исторический звонок. Михаил Абрамович, директор крупного издательства, лично позвонил мне и весело сказал:

– Бросаем тебя на амбразуру…

– Почему меня-то опять! – захныкала я, потому что сердце опустилось куда-то в пятки. Начинается…

– Выживешь, – утешил Михаил Абрамович, за глаза называемый МихАбром. – Мы тут серию затеяли, под названием «Великие пророки…»

– Библейские, что ли? – радостно удивилась я.

– Не умничай, – строго ответил он. – Даю наводку, думай до завтра. Надо про Серафима Саровского написать…

– Пре-пре-преподобного? – от неожиданности предложения я стала заикаться.

– Что ты там бормочешь? Не слышала о таком? Русский святой или я что-то путаю? – смутился и МихАбр.

– Но он не пророк, он пре-по-доб-ный. Святой монах.

– Понятно. Опять умничаешь, – общо выругал меня МихАбр. – Нам без разницы, это твоя задача повернуть так, чтобы он оказался пророком. Серия такая, ясно? И предупреждаю: проповедь твою не пропущу, – он облегченно вздохнул, поставив мне очередной иезуитский капкан. – Завтра в полдень как штык у меня.

«Без проповеди» – обычная в мой адрес «страшилка» МихаАбра. Ладно бы, если дело касалось повести или романа, даже исторического, но чтобы в жизнеописании святого обойтись без проповеди – тут, конечно, постараться надо… Святые – они без слов проповедуют самой своей жизнью.

Но время ведь какое было? Середина девяностых годов прошлого века. Только-только стали возвращаться к народу сокровища его православной культуры: возрождались церковные приходы, возникали православные братства, открывались полуразрушенные храмы и монастыри, из-под спуда на свет Божий извлекалась дореволюционного издания житийная и святоотеческая литература. Современных книг христианской тематики почти не было. Трудно было купить обычный молитвослов или разжиться церковным календарем… Редкие полуподпольные православные издательства только-только осваивали массовые тиражи вышедшей из употребления христианской литературы. Светские издательства еще и не задумывались об этом. МихАбр оказался в числе первых: как всегда свой издательский нос он держал по ветру чутко реагируя на запросы общества. Я даже испытала некоторую гордость за издателя, всегда державшего меня в ежовых рукавицах.

За вечер эту радостную весть я растрезвонила всем своим хорошим знакомым и выслушала множество общих восторгов по поводу того, что теперь, наконец, стало видно, как по-настоящему дунул ветер перемен, наступила свобода совести, наметился выход из семидесятилетнего коммунистического плена, появилась надежда на возрождение России и прочая, прочая. Это действительно было время больших надежд. За пару часов знакомые возвели меня в ранг чуть ли не знамени благих перемен. Всем им была так близка мысль, что необходимо менять идеи в головах обезбожившихся соотечественников, что достигалось, в том числе и через книги христианского содержания…

– А вдруг не напишу? – поскуливала я.

– Напишешь, – отвечали мне. – Верим в тебя.

При последнем дружеском звонке я ясно осознала свою ошибку: сначала надо было книгу написать, а потом уже распространять радостную весть… Трудно было от этих ошибок удержаться, потому что в духовной жизни все мы тогда были сущими младенцами… И вот этому-то «младенцу» предстояло писать про великого русского святого. Ночью долго не могла заснуть, переживала, вдруг не осилю – ведь никогда даже не предполагала, что придется писать о святых. Успокаивало только то, что именно про преподобного Серафима я очень много читала, в доме собралась небольшая библиотечка, в которой имелся даже двухтомный репринт знаменитой «Серафимо-Дивеевской летописи», написанной к прославлению Саровского чудотворца будущим священномучеником Серафимом (Чичаговым) и которую от корки до корки я успела прочесть несколько раз – так легла эта «Летопись» на душу. В конце концов, вспомнила я хорошие русские поговорки: «не боги горшки обжигают, а те же люди», «терпение и труд все перетрут»… Буду молиться преподобному, читать акафисты, месяца за четыре-пять разберусь и с Божией помощью напишу.

В кабинет МихАбра на сей раз я вошла без страха, зная, что он не будет меня мучить предложением написать «дамский» роман.

– Ну?! – сказал он свое знаменитое и сделал театральную паузу. – Готова?

– Не то, чтобы да… Ну и не то, чтобы нет, – весело ответила я.

– Даю месяц, – выговорил он.

– В смысле? – не поняла я.

– Через месяц рукопись должна лежать у меня на столе, чего тут непонятного. Страниц двести. Чудес насобирай, хоть на полкниги. Народ любит сказки. В общем, сообразишь, не маленькая.