Любовь как любовь. Лобовы. Родовое гнездо

– Платоша, ты только послушай! Как же хорошо… – выдохнула Татьяна.

Она сидела на своем любимом старом стуле у кухонного окна, на подоконнике лежала книга. На столе высились разноцветные горки нарезанных овощей.

– Как это ты затылком, что ли, меня видишь? – отозвался Лобов, вошедший с морозца в дом. – Собрать бы книги все да сжечь! Чует мое сердце, новый зятек сегодня нагрянет. А она, понимаешь, читает! Тань, тебе сколько лет?

– Сорок пять, – засмеялась она.

– Ну так… ягодка!

– Ты же знаешь, Платош, у меня всегда все готово. Все-таки послушай. «Нельзя было глядеть без участия на их взаимную любовь, – с выражением начала супруга Лобова. – Они никогда не говорили друг другу ты, но всегда вы; вы, Афанасий Иванович; вы, Пульхерия Ивановна. «Это вы продавили стул, Афанасий Иванович?» – «Ничего, не сердитесь, Пульхерия Ивановна: это я»… Нет, классика, это великое дело! Спокойно, красиво, мудро…

– Это «Муму», что ли? – беззлобно усмехнулся Лобов. – Ну институтка прямо!

– Платош, что ты говоришь! Какое «Муму»! Это Гоголь, «Старосветские помещики».

– Неужели? Спутал, прости… – Он встал около нее, поискал глазами в тексте и ткнул в нужное место: – Тогда читай дальше!

– «Они никогда не имели детей, и оттого вся привязанность их сосредотачивалась на них же самих»…

– Вот те и классика! – Лобов захлопнул книгу прямо перед носом жены. – А у нас их четверо. Да еще эта, как ее звать… деноминация! Только стали миллио-нэ-рами, и вот те раз… Отнимай три нуля. Да еперный ж театр…

Татьяна вздохнула и принялась за готовку. Лобов подбросил полешек в русскую печку, пошуровал в ее недрах кочергой – остался доволен: не дымит и тяга хорошая, не зря все лето старался, перекладывал. Этой печке лет пятьдесят – считай, его ровесница! Дядька был печником, отец – дай бог ему здоровья! – с детства заставлял осваивать все необходимые навыки. Ни тебе ПТУ, ни этих модных теперь «колледжей»! Все секреты от мастера к ученику, да ремень хороший, ежели дисциплина начинала хромать. Зато теперь любые печки может класть, считай, лишняя профессия, за плечами не носить. Иногда и подработаешь. Правда, сельчане теперь русских печек в домах не ставят, газ им подавай! И он магистральный подвел. Конечно, удобно. Но без русской печки – не деревенский дом! Печка – домашний очаг, как без нее! На газу разве сделаешь настоящую кашу? Печек не стало, вот и семьи разваливаются…

– Платош, что молчишь? – окликнула Лобова супруга.

– Вот что… – растерялся он. – Помощь-то тебе нужна? Кроликов я покормил. Воды натаскал в баню, затоплю, когда вернусь. Посмотрим, какой толк в этом Германе, горазд ли попариться.

– Куда это ты собрался? – удивилась она.

Улей у Гагарина хочу купить. Матка сильная, рой большой, по осени сам видел. Если Ларка замуж выйдет за этого бизнесмена… Считай, рот новый прибавится, дети пойдут… И всем мед давай. Куплю, а? Поеду проценты сниму и куплю, а может, и весь пчельник… Гагарин пьет, не просыхает, погубит пчелок.

– Но почему сегодня-то? Стоят себе зимой ульи и стоят! До весны подождут.

– Слушай, Тань, никому не говорил, тебе скажу первой. Думал я тут, – Лобов подсел к столу. – Вот, к примеру, я положил в банк миллион. Это, считай, я засадил поле картошки. Мне ее нужно целое лето выращивать, то есть трудиться будь здоров. Если хороший урожай, соберу впятеро. Если дожди будут, могу и без картохи остаться. А тут миллион положил – старыми, а через три месяца обещают пятьсот целковых новыми прибыли. Старые – новые, фиг разберешь! Откуда они ее возьмут, прибыль эту, а? Да не только мне, всем! Что получается? Все только будут сдавать свои деньги и ждать прибытку, а работать-то кто будет? Вот где коммунизм!

Лобов разнервничался, даже испарина на лбу выступила. Татьяна в недоумении руки опустила.

– Тут фиговина какая-то, не пойму. Буратино с лисой Алисой. Бешеные проценты и делать ничего не надо. Поеду заберу свой миллион от греха подальше. Чует мое сердце – завтра будет поздно. Я же не один такой умный. А ну как все догадаются и ринутся за своими деньгами. Поеду. Не гожусь я в бизнесмены. Ну их к шуту, эти проценты!

Как говорится, зверь на ловца бежит. Про ульи Лобов, конечно, придумал, чтобы разговор в нужное русло пустить.

А тут вышел из дома и Гагарина увидел, своего старого друга. Вместе учились, вместе работали в колхозе. Платон Лобов был подчиненным Юрия Алексеевича, работал главным инженером в колхозе, где Гагарин был председателем. Колхоз развалился, Юрий Алексеевич стал спиваться. Дети его выросли и разъехались, жена где-то далеко внуков нянчит. Жизнь председателя пошла наперекосяк. Не потерял Гагарин одного – гордости за то, что является полным тезкой первого космонавта. Так что в большом селе Бережки Гагарин – это его прозвище.

– Платон! – приветствовал Гагарин. – Не ругайся, принял с утра маленько. Сын звонил, дочка у него родилась…

– Три года назад, – вздохнул Лобов. – Лексеич, тороплюсь. В Москву и обратно. Завтра поговорим.

– Ты что ж, не рад: внучка у меня родилась, – Гагарин ухватился за лобовский рукав. – Поздравь!

– Ты вот что, – сделал отвлекающий маневр Лобов. – Ульи у тебя живы?

– С утра были живы. Что им сделается.

– Отдай мне их, пока пчелки-то живы. Как поправишься, верну. Я тебе мед давать буду.

– Да хоть сейчас, пошли… – потянул Гагарин за собой.

– Автобус, Лексеич, побежал, – вырвался из дружеских объятий Лобов и поднял руку.

Автобус затормозил, Лобов сел. До августовского дефолта было не протиснуться, а теперь в Москву ехали пять человек. Кризис. Вот те и политэкономия с научным коммунизмом!

Подходя к банку, он еще издали заметил толпу. Сердце упало: опоздал. Лобов остановился, сунул под язык валидол, сосчитал про себя до ста, пошел дальше. Послышались отдельные выкрики: «Ворюги! Сволочи!» Лобову даже полегчало – правильно он сообразил про подвох с процентами. Обманули народ, как Буратину. На кого теперь надежда? Только на себя. Он вынул из кармана бумажку со своим номером, ввинтился в толпу.