Любовь как любовь. Лобовы. Родовое гнездо
Шрифт:
– Лика!.. – легонько шлепнула сестру по губам Лариса. – Не болтай!
– Я образно, – нашлась Лика. – Ты знаешь, недавно мама сказала папке: «Ты бы розу вырезал, что ли?» А он ответил: «Пробовал, выходит фигня».
Сестры еще долго хохотали, обсуждая отцовское хобби. Платона за глаза называли в деревне фигорез. Он резал из дерева дули разных размеров. Что бы ни подбросила Платону жизнь – он отвечал новым произведением, новой фигой.
На ночь сестры устроились в своей бывшей детской, там было так уютно и покойно. Лариса на время даже забыла о своих несчастьях, но уже утром
– Марш в школу, – вяло отмахнулась Лариса. – Мне нехорошо…
– Тошнит? – участливо спросила сестренка. – Значит, ты беременная. Я читала про токсикозы. Ура! – воскликнула она и помчалась на кухню, откуда так вкусно пахло.
– Доброе утро, ребенок! Что так рано? – удивилась мама Таня.
Лика схватила оладушек и выпалила:
– Скоро что-то узнаешь. Мамуля, как вкусно! Зайди к Парику. Она сама скажет…
Татьяна многозначительно и радостно улыбнулась – она сию секунду пошла бы узнать «что-то», но как отойдешь от плиты! Первым делом – приготовить завтрак всей гоп-компании, да каждому – свой. Разбаловала она своих домочадцев… Тут как раз и сам вошел, хмурый. Выгнал из кухни Лику, закрыл двери, сел за стол.
– Платон, ну что ты, как с цепи сорвался! Второй день…
– Сорвешься тут. Все наши деньги, мать, до копеечки сгорели.
– Да как же это! – всплеснула руками Татьяна.
– А вот так. Банк закрыли. Лопнул банк. Как при капитализме. Дожили…
– Они же говорили, что все нормально…
– А у них и сейчас все отлично. Сидят где-нибудь в кабаке, водку жрут, черной икрой закусывают. Никому больше веры нет! Как же жить дальше?
– Как жили, так и будем… – растерянно произнесла Татьяна. – Видишь, а ты все-таки прав оказался… насчет процентов, – решила она его подбодрить.
Но это только подлило масла в огонь.
– Ни фига себе эксперимент с собственной семьей. Деды по старинке в своих сундуках деньги хранили и нормально, японский городовой. А мы дожили! Инфляция, еперный театр! В валюте все надо было хранить! Рубля больше нету! Как же до меня сразу не дошло! – зашумел Лобов. – А вдруг завтра деньги на что-то понадобятся. Всю жизнь по копеечке собирали, и на тебе! Бандиты. Вот тебе свобода и демократия! Вот тебе бизнесмены! Кто смел, тот и съел!
– Потише, Платон! Зачем всем знать… Я во всем виновата, зачем только эту мысль подала, – горько вздохнула Татьяна.
– Да один хрен! – стукнул кулаком по столу Лобов. – В банке не сгорели, инфляция сожрала бы.
– Бог дал, Бог взял, Платон, так мама говорила!
– Ты мне Бога хоть сюда не вплетай!
– Галя с Иваном у нас занимали… – нашлась Татьяна. – Неудобно, конечно, напоминать, но ведь не чужие – сестра двоюродная, поймет. Отдадут долг, как-нибудь выкрутимся… Если что…
В это же утро неутешительную новость узнала и старшая дочь Лобовых. Летом Люба, в кои-то веки, поступила в медицинский во Владимире. В тридцать два года, когда к тому же на руках двое мальчишек-близнецов, непросто быть студенткой очного отделения: каждый день из Ковригина ездить на учебу на электричке. Но муж ее, Гриша, просто золото, на радостях, что жена осуществила давнишнюю свою мечту, помогал ей, как только мог.
Правда, в последнее время он был как будто не в своей тарелке. На все расспросы – один ответ: «Любочка, тебе кажется». И вот пошла она утром на электричку, а электрички до полудня отменили. Люба вернулась домой. Гриша был дома, даже не услышал, как она вошла.
– Гришенька, что случилось? Отгул взял? И моя электричка…
– Люба, плохие новости, – недослушал Гриша. Он был бледен. – Я потерял работу. Грозились-грозились, наконец и наш филиал закрыли. Кому сейчас нужны НИИ пищевой промышленности? И олухи вроде меня…
Для Гриши, интеллигентного, доброго и доверчивого человека, это была катастрофа. Люба даже удивилась, что он так долго скрывал от нее свои переживания.
– Подожди, Гриш, не паникуй! Придумаем что-нибудь, – с советским энтузиазмом воскликнула она. – Это временные неприятности. Вот увидишь…
– Любаша, все гораздо серьезней, чем ты представляешь! В нашем Ковригине скоро совсем не будет никакой работы, пойми. А детей кормить надо! Попробую устроиться грузчиком в пищевую промышленность. Если возьмут, конечно…
– Ну какой из тебя грузчик, золотая моя голова! Гриша, ты найдешь выход. Я в этом не сомневаюсь, только не унывай! Родители всегда говорили: главное не унывать, – обняла мужа Люба. – У меня – всегда нужная людям профессия: медсестра. Пока постараюсь взять академический отпуск. Гриш, может, нам ребеночка родить, тогда и причин для академки искать не надо…
– Люб, ну ты что, издеваешься?
– Нет, а что я такого сказала?
– Все вы, Лобовы, как не от мира сего, – с некоторым облегчением вздохнул Гриша. – За это я вас и люблю!
– Гриш, давай съездим к родителям, сегодня, а? Отец что-нибудь посоветует. Может, пасеку с ним разведете?
– Нашла пасечника… – вполне успокоенный ответил Гриша.
Лариса сидела на завалинке лобовского дома, на морозном воздухе полегчало.
В Бережках родительский двор был одним из самых больших. Три поколения Лобовых – прадед Мефодий, дед Глеб я отец Платон строили его и перестраивали, ломали и пристраивали – «притирали к настоящему моменту», как любит повторять дед Глеб. За домом начинался бывший колхозный, а ныне – ничейный яблоневый сад. Лариса представила, как ее ребенок будет бегать по этому саду, но тут же потекли слезы – безотцовщина. Такого у Лобовых еще не было.
– Ларик, замерзнешь! – услышала она материнский голос. – Ты почему не идешь завтракать? А ну марш!
– Я не хочу…
– Лара, что за слезы? Кто обидел мою девочку?
От этих слов Лара разрыдалась. Мама Таня совсем этого не ожидала, сказала:
– Ларик, не плачь, папа услышит. Он очень расстроен.
Лариса сорвалась с места и побежала к калитке. Мама Таня – за ней. Почти силой затолкала ее в сарай, где хранился всякий хлам, в темноте усадила на скамейку, стала утешать, не зная даже, от чего… Наконец, дочь рассказала, что Герман «уезжает насовсем за границу».