Жизнь взаймы
Шрифт:
Оно могло значить все, что угодно. Лилиан вдруг увидела, что спускается с трибун, а она и не заметила, как встала. Лилиан шла к старту; быть может, Клерфэ отвезли туда? Он лежит на носилках, у него ранено плечо или рука, и он смеется над своим несчастьем.
— Его отвезли в больницу, — сказал тренер, обливаясь потом. — Пресвятая мадонна, святой Христофор, почему это случилось именно с нами?! Почему не с другой фирмой или… Что? Минутку!
Он стремглав убежал подавать сигналы гонщикам. Машины промчались мимо; вблизи они казались больше и опаснее, и
— Что случилось? — закричала Лилиан. — Пошлите к черту эти проклятые гонки и скажите, что случилось?
Она оглянулась. Все отводили глаза в сторону. Механики возились с запасными частями и покрышками, избегая смотреть на нее. Стоило ей приблизиться к кому-нибудь, как тот отходил. Лилиан сторонились, словно она была зачумленная.
Наконец тренер вернулся.
— Клерфэ не поможет, если я пошлю гонки к черту. Он бы этого и сам не захотел. Он бы хотел…
Лилиан прервала его:
— Где он? Я не желаю слушать лекцию о моральном кодексе гонщиков!
— В больнице. Его сразу отвезли туда.
— Почему же с ним никто не поехал, чтобы ему помочь? Почему вы не поехали? Почему вы здесь?
Тренер смотрел на нее непонимающим взглядом.
— Чем я могу помочь? Чем мы все можем ему помочь? Сейчас это дело врачей.
Лилиан судорожно глотнула.
— Что с ним случилось? — тихо спросила она.
— Не знаю. Я его не видел. Мы все были здесь. Ведь мы должны оставаться здесь.
— Да, — сказала Лилиан, — чтобы гонки могли продолжаться.
— Ничего не попишешь, — беспомощно возразил тренер. — Мы ведь только служащие.
Торопливо подошел один из механиков. В этот момент рев моторов снова усилился.
— Синьорина… — тренер развел руками и посмотрел на шоссе. — Я должен…
— Нет, нет! Без сознания. Врачи… К сожалению, я должен… Синьорина… — сказал механик.
Тренер выхватил какую-то табличку из ящика и сломя голову убежал подавать сигналы. Лилиан слышала, как он кричал по дороге: адонна, мадонна, о porco di porco *, проклятое масло, почему это случилось именно со мной! О, проклятая моя судьба! Он показал кому-то из гонщиков табличку, кому-то помахал, поднял руку и остался стоять; хотя вся стая была уже далеко, тренер все еще пристально смотрел на шоссе, не желая возвращаться.
Лилиан медленно повернулась к выходу.
— Мы придем после гонок, синьорина, — прошептал механик,
— как только они кончатся!
осле гонок, — подумала Лилиан. Все время, пока она ехала в больницу, над городом висело черное покрывало шума. Лилиан не удалось найти другого средства передвижения, кроме извозчичьей пролетки, украшенной флажками и пестрыми лентами; на голове лошади красовалась соломенная шляпа.
— Мы проедем дольше, чем обычно, — объявил извозчик. — Придется сделать большой крюк. Улицы закрыты. Гонки, сами понимаете…
Лилиан кивнула. Она была окутана болью, но не острой, а тупой, словно ее пытали, одурманив каким-то наркотиком. Все ее чувства, кроме слуха и зрения, были почти парализованы, она видела машины и ясно,
— И это все? — сказала Лилиан, ничего еще не понимая. — А дальше?
— Дальше может быть многое, — молодой человек улыбнулся.
— Это будет зависеть от вас. * Итальянское руга1ельство.
Лилиан не ответила. Она больше не видела этого человека. Ее глаза смотрели мимо него. Он ничего не знал о Клерфэ.
— Поедем! — сказала она извозчику. — Быстрее!
— У таких молодчиков никогда нет денег, — объяснил извозчик. — Вы правильно сделали, отшив его. Кто знает, может быть, пришлось бы еще платить самой за ужин. Пожилые, полные господа куда надежнее.
— Быстрее, — сказала Лилиан.
— Слушаюсь.
Прошла целая вечность, пока они добрались до больницы. За это время Лилиан дала себе уйму всяких обетов. Она была убеждена, что выполнит их. Она не уедет, она останется, она выйдет замуж за Клерфэ, только бы он жил! Она давала эти обеты, не думая, машинально, так, как кидают камни в пруд.
— Господин Клерфэ в операционной, — сказала сестра в приемном покое.
— Не скажете ли вы, что с ним?
— Очень сожалею, мадам. Вы мадам Клерфэ?
— Нет.
— Родственница?
— Какое отношение это имеет к его состоянию?
— Никакого, мадемуазель. Просто я уверена, что после операции к нему допустят на минутку только ближайших родственников.
Лилиан уставилась на сестру. Может, сказать, что они с Клерфэ помолвлены? Хотя все это такая чепуха!
— Ему надо делать операцию? — спросила она.
— Видимо. Иначе бы его не отправили в операционную.
Такие, как она, меня терпеть не могут, — подумала Лилиан растерянно. Она хорошо знала больничных сестер.
— Можно подождать? — спросила она.
Сестра показала на скамейку.
— Разве у вас нет комнаты ожидания? — спросила Лилиан.
Сестра протянула руку по направлению к двери.
— Собственно говоря, она только для близких.
Лилиан сдержалась, она не стала говорить сестре, что бывают моменты, когда все люди должны быть близки друг другу, все, даже больничные сестры, которые потеряли из-за своей профессии чувство сострадания и стали цинично-жестокими. Лилиан пошла в комнату ожидания, в эту комнату скорби, где стояли горшки с поникшими цветами и валялись старые журналы, где мухи с жужжанием кружились вокруг липкой бумаги, свисавшей с потолка над столом. Рев моторов доносился и сюда, но он был приглушенным, казалось, где-то очень далеко неистово били в барабаны, и все же рев был слышен и здесь…