Жизнь за гранью
Шрифт:
Я вздрогнула.
— Значит, ты отпугнул всех, но и сам оттолкнул меня? — резко спросила я.
Несмотря на то, что его слова были милыми, я не могла не испытывать раздражения. Возможно, он пытался защитить меня от своего сурового, плохого, байкерского мира, но это не ему решать. Я сама выбрала быть в этом мире. Я хотела этого. Меня уже тошнило от того, что люди решали, что единственное место, которому, по их мнению, я принадлежу, мне не подходит.
Хансен вздохнул.
— Я пытался никого не убить, — заявил он. — Потому что именно это произошло бы с тем, — брат
Я втянула в себя воздух.
— Если ты чувствовал себя так, какого черта оттолкнул меня, ты, большой идиот? — спросила я, шлепнув его по плечу. — Ты должен был понять, что я твоя, в тот момент, как коснулся моих губ, — сказала я тише, теряя браваду.
Он сделал то, что всегда: проник взглядом в глубины моей души.
— Да, детка, я понял. Вот почему оттолкнул тебя. Если бы я заявил на тебя права, как сейчас, то никогда бы не отпустил, не дал бы тебе шанса на лучшую жизнь.
Мое сердце бешено колотилось в груди.
— А теперь? — выдохнула я.
— А теперь я тот, кто собирается дать ее тебе, — заявил он. — Я ответил на твой вопрос?
— Думаю, ты ответил на этот вопрос и на любой другой, который у меня может возникнуть о чем угодно в этой Вселенной… когда-либо, — выпалила я очередную глупость.
Хансен ухмыльнулся. Нежно поцеловал меня в макушку и вернулся к плите.
Моя фантазия, превратившаяся в реальность, никуда не пропала, когда он приготовил нам вкусный завтрак, который мы съели на террасе. Фантазия продолжилась после того, как мы закончили с упомянутым завтраком и занялись сексом на барной стойке. И на диване.
Весь день мы потратили на то, чтобы изучать тела друг друга, шептать глупые шутки — это относилось ко мне, — и смеяться над глупыми шутками — это относилось к Хансену. Несмотря на ноющую головную боль, за которой Хансен очень бдительно следил, это был почти лучший день в моей жизни на данный момент. Нет, это был лучший день в моей жизни на данный момент. Точка.
Вот почему поздним вечером в воскресенье мне не хотелось разрушать чары. Во многом это было связано с тем, что я очень не хотела возвращаться в свой шикарно обставленный, но обшарпанный дом и следующие четыре часа сидеть перед экраном компьютера. Мне хотелось прижаться к теплому, сильному телу и продолжить проводить время в скудно обставленном, но явно не убогом доме Хансена. Я не хотела покидать этот дом. Я пришла в ужас от того, что чары, под которыми мы находились, разрушатся, и реальность ворвется обратно, или, вдруг, прибежит ведущий со съемочной группой, объявив весь этот чудесный день тщательно продуманным трюком.
Я рассудила, что моя эмоциональная травма послужит отличным примером для телешоу. Как и пресс Хансена.
Я водила пальцем по его груди, коснувшись сморщенного шрама, портящего в остальном гладкий и совершенный торс.
— Откуда он? — тихо спросила я, давая себе еще пять минут, пока не впущу реальность обратно.
— Пулевое ранение, — ответил он рассеянно, вырисовывая легкие узоры на моей спине.
Я в ужасе вскинула голову, опуская подбородок ему на
— Пулевое ранение? — повторила я.
Он небрежно кивнул, будто пулевое ранение было чем-то сродни порезу от бумаги.
— Хочешь сказать, что это… — я слегка коснулась шрама. — …свидетельство того, что пуля пробила твою грудь? — спросила я, слегка истерично.
— Ерунда, детка. Ничего особенного, — ответил он, не сводя с меня глаз.
— Ничего особенного? — снова повторила я. — Мужчина относит огнестрельное ранение к категории «ничего особенного», и считает сумасшедшей меня, — обратилась я к пустой комнате.
Грудь Хансена завибрировала от смеха. Он подтянул меня так, что я полностью накрыла его тело, а наши лица почти соприкасались.
— Дела давно минувших дней, Мэйс. Другой жизни, — сказал он более серьезно. — Той, что сделала меня тем, кто я есть. Той, что научила многому. И той, от которой я рад избавиться из-за высокой вероятности быть застреленным.
Я задумалась. Представила Хансена, — большого, сильного, невозмутимого Хансена, — сраженного пулей. От этой мысли желудок скрутило. Я не могла представить его на больничной койке.
— Пожалуйста, скажи, что ты не вытащил сам себе пулю, не залепил рану грязью и не вернул свою прекрасную задницу обратно туда, где тебя подстрелили, — попросила я с намеком на серьезность, но в основном, шутя.
Хансен снова улыбнулся.
— Нет. Я позволил тому, у кого не было кровотечения из груди, вытащить пулю, и мне потребовалось несколько недель, чтобы встать на ноги.
— Несколько недель? Боже, ладно, Кларк Кент. Я почти уверена, что кому-то меньшему, чем Супермену, потребовались бы месяцы, чтобы встать на эти великолепные ноги, — поддразнила я.
— Великолепные ноги? — переспросил он с широкой улыбкой.
Я пожала плечами.
— Ты, очевидно, не пропускаешь день ног.
Лицо Хансена стало серьезным, и он покачал головой.
— Господи, я тупой ублюдок. Упускаю женщину, которая может заставить меня смеяться над гребаным огнестрельным ранением и в то же время сделать меня твердым как камень, — пробормотал он себе под нос. Его рука скользнула по моей ключице. — Я упустил это, Мэйс, а значит, мне нужно много времени, чтобы наверстать упущенное.
При этом заявлении, я заморгала от легкого покалывания в глазах и позволила себе задаться вопросом: щелкнул ли за последние сутки в Хансене какой-то переключатель, чтобы превратить его в другого человека. С ласковыми глазами, улыбающегося, говорящего искренние признания в перемешку с ругательствами.
Я решила не подвергать это сомнению. Когда ты слишком пристально вглядываешься, то обычно обнаруживаешь дерьмо, которое не хочешь знать.
— Можешь компенсировать его после того, как отвезешь меня домой и позволишь мне приковать себя к компьютеру? — легкомысленно спросила я, ненавидя то, что от моей просьбы его челюсть напряглась. — У меня горят сроки у пары проектов, которые нужно закончить к завтрашнему дню, — пояснила я извиняющимся тоном. Как бы мне ни хотелось остаться, я должна зарабатывать, чтобы есть. И покупать туфли.