Жизнь за корону
Шрифт:
Ирония судьбы заключалась в том, что в глубине души Густав был к религии совершенно равнодушен и прибегал к ней лишь тогда, когда это было выгодно ему по тем или иным причинам. В общем, характер у молодого монарха был не слишком приятным, но из красивого мальчика он превратился в красивого юношу, чем невольно привлекал к себе людей. В большинстве своем, конечно, женщин, которые пленялись его внешностью и порой совершенно теряли головы.
Даже Екатерина, отменно разбиравшаяся в людях, при личной встрече с королем Густавом, который приехал просить
И вот в день обручения, 11 сентября 1796 г., оказалось, что статью о вероисповедании будущей королевы исключили из брачного договора по приказанию короля А в ответ на все настояния раздраженно ответил: «Нет, не хочу!» И, рассерженный, ушел в свою комнату, хлопнув дверью и заперев ее на ключ. Через несколько дней короля Густава со свитой уже не было в России.
А маленькая Като на всю жизнь усвоила: внешность обманчива. Прекрасный принц стал в ее глазах отвратительным чудовищем, сделавшим несчастным всю их семью. Более того, косвенно он стал причиной того, что обожаемая бабушка занемогла. Императрица, уже видевшая свою старшую внучку шведской королевой, слишком близко к сердцу приняла свое поражение. Подозревали, что в тот злосчастный день Екатерину постиг легкий апоплексический удар.
Но в моральном, а не физическом плане это был уже второй серьезный удар по неколебимому доселе авторитету «Семирамиды Севера». Первый же ей совершенно неожиданно нанесла невестка – вечно покорная свекрови и угодливая до приторности Великая княгиня Мария Федоровна.
Когда в апреле того же, 1796 года, она родила третьего сына и девятого по счету ребенка – Николая, Екатерина пригласила ее на приватную беседу. В исходе этой беседы императрица тогда не сомневалась, равно как и в том, что ее старшая внучка вот-вот станет шведской королевой.
– Мадам, я прошу вас подписать вот это, – будничным тоном сказала императрица, протянув невестке какой-то документ.
Мария Федоровна прочла – и похолодела. Свекровь предлагала ей «всего-навсего» подписать акт, согласно которому она признавала необходимость передачи престолонаследия Российского трона не мужу, Великому князю Павлу Петровичу, а их старшему сыну – Александру.
– Я не могу это подписать, Ваше Величество, – пролепетала она.
– Отчего же? – холодно осведомилась Екатерина.
– Это же… это же незаконно.
– Почему? И вы, и я прекрасно знаем, что мой сын не в состоянии управлять таким государством, как Россия. Его умственные способности…
– Его высочество, мой супруг…
– Пошел в своего батюшку, у которого тоже были нелады с головой, – перебила ее Екатерина. – Подписывайте, мадам. Тогда после меня государство перейдет в руки идеального монарха.
– Нет! – неожиданно твердо ответила Мария Федоровна. – Я не могу предать собственного мужа, отца своих детей.
– Тогда ждите сюрпризов, – надменно фыркнула Екатерина. – Впрочем, я всего лишь хотела знать ваше мнение, и эта подпись – пустая формальность, которая ничего не решает. Я вас больше не задерживаю, милочка.
Вернувшись к себе в Гатчину, великая княгиня тут же написала письмо Александру, в котором просила его также отклонить предложение бабушки, чтобы не стать причастным к позору унижения своего отца. «Дитя мое, держись, ради Бога, – взывала она к нему. – Будь мужествен и тверд. Бог не оставляет невинных и добродетельных».
Втайне Екатерина надеялась, что решение примет сам Александр, и очень рассчитывала на то влияние, которое имел на него воспитатель, швейцарец Лагарп. Императрице не раз доносили о том, что воспитатель позволяет себе говорить со своим подопечным о вещах, которые привели Францию к катастрофе.
Однако больше всего Екатерину заботило то, как воспользоваться влиянием этого человека на своего ученика, с тем чтобы он внушил ему, если представится случай, согласиться унаследовать императорскую корону вместо своего отца. Пригласив Лагарпа, она, без особых предисловий, заявила:
– Я рассчитываю на вашу поддержку, месье. Точнее, на то влияние, которое вы имеете на моего внука. Укрепите его в мысли о том, что он должен унаследовать трон после меня.
– Но…
– Знаю, законный наследник мой сын. Но вы же не будете отрицать, что Великий князь Павел… не совсем уравновешен и не способен мыслить в государственных масштабах.
– У его высочества своеобразный, но очень живой ум, – попробовал было возразить Лагарп.
Но императрица властным жестом прервала его:
– Слишком живой. И слишком своеобразный. Короче, я желаю видеть своим наследником великого князя Александра Павловича, а впоследствии – его детей.
– Я не чувствую себя вправе взять на себя такую ответственность, – самым почтительным тоном, но совершенно непреклонно, ответил Лагарп.
Лицо императрицы окаменело. Она давно отвыкла от возражений, да еще со стороны какого-то преподавателя-щвейцарца. Застывший взгляд императрицы яснее всяких слов дал понять Лагарпу, что его карьера при российском дворе закончена: Екатерина сурово карала и за меньшие прегрешения. Почтительно раскланиваясь и пятясь, он ретировался, ожидая немедленного изгнания.
Но… его не последовало. Тогда наивный швейцарец, решив, что императрица поняла всю неправедность своих замыслов и отказалась от планов изменения порядка престолонаследия. И не нашел ничего лучшего, как попытаться в последующие дни наладить сближение своего воспитанника с отцом, внушая ему принципы сыновей почтительности и привязанности.
В результате Александр несколько раз в беседах с отцом, как бы обмолвившись, называл Павла «Ваше императорское величество», что очень понравилось «вечному наследнику», но просто взбесило Екатерину, естественно, узнавшей об этих обмолвках практически мгновенно.