Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих

Вазари Джорджо

Другую стену, которая оставалась в этой капелле еще не расписанной и на которой нужно было изобразить избиение младенцев, он, изготовив для нее картоны, целиком перепоручил своему ученику флорентинцу Микеле Альберти. Когда же монсиньор мессер Джованни делла Каза, флорентинец и человек ученейший (как это доказывают его изящные и ученые сочинения, как латинские, так и итальянские), начал писать трактат о живописи и захотел получить от профессионалов разъяснения некоторых тонкостей и частностей, он попросил Даниелло сделать для него со всей доступной ему тщательностью законченную глиняную модель фигуры Давида, а затем попросил его написать, то есть изобразить на картине, этого же Давида, действительно прекрасного, показав его со всех сторон, а именно спереди и сзади, из чего получилось нечто весьма своеобразное. Картина эта находится ныне у мессера Аннибале Ручеллаи. Для того же мессера Джованни он написал мертвого Христа с Мариями, а на холсте, для отправки его во Францию – Энея, который, снимая одежды перед тем, как возлечь с Дидоной, и застигнутый Меркурием, явно произносит те слова, которые мы читаем в стихах Вергилия. Для него же он написал еще одну картину, тоже маслом, на которой изобразил во весь рост великолепнейшего кающегося св. Иоанна, которым синьор этот всю свою жизнь очень дорожил; равным же образом и удивительно прекрасного св. Иеронима.

После того как умер Юлий III и первосвященником был избран Павел IV, кардинал ди Карпи стал добиваться от папы, чтобы Его Святейшество поручило Даниелло окончание вышеназванной Королевской

залы, однако папа, не любивший живописи, отвечал, что гораздо лучше укреплять Рим, чем тратить деньги на живописание. И вот, распорядившись, чтобы приступили к сооружению портала замка по проекту своего архитектора Саллустио, сына Бальдассаре Перуцци, сиенца, папа решил поставить пять статуй, в четыре с половиной локтя каждая, в нишах этого портала, воздвигавшегося целиком из травертина и наподобие великолепной и роскошной триумфальной арки. Даниелло же получил заказ на статую архангела Михаила, так как остальные были поручены другим.

Между тем монтепульчанский кардинал, монсиньор Джованни Риччо решил построить капеллу в церкви Сан Пьеро а Монторио, как раз против той, что была сооружена Юлием III по проекту Джорджо Вазари, и заказал Даниелло предусмотренные в этой капелле запрестольный образ, фресковые истории и мраморные статуи. Даниелло, совсем было уже решивший бросить живопись и заняться скульптурой, отправился в Каррару добывать мрамор как для св. Михаила, так и для статуй, которые ему предстояло сделать в капелле Монторио. Придравшись к этому случаю, он заехал во Флоренцию, чтобы посмотреть на город и на те произведения, которые Вазари создавал во дворце герцога Козимо, а также и на другие сокровища Флоренции, и был бесконечно обласкан многочисленными своими друзьями и, в частности, тем же Вазари, которому Буонарроти его рекомендовал в своих письмах. И вот, проживая себе во Флоренции и видя, насколько синьор герцог увлекается всеми искусствами рисунка, он исполнился желанием устроиться на службу к Его Светлейшему Превосходительству. Так оно и случилось, ибо он положил на то много усилий, а синьор герцог отвечал тем, кто его рекомендовал, что пусть его представит Вазари. Так и было сделано. И когда он предложил услуги Его Превосходительству, тот ласково ему ответил, что очень охотно его принимает и с удовольствием увидит его на новом месте, однако лишь после того, как он выполнит те обязательства, которыми он связан в Риме

Даниелло провел все это лето во Флоренции, где Джорджо устроил его в доме своего ближайшего друга Симона Ботти. Там он за это время отлил почти что все мраморные фигуры Микеланджело, находящиеся в новой сакристии церкви Сан Лоренцо, а для фламандца Михаила Фуггера сделал прекраснейшую фигуру Леды. После чего, отправившись в Каррару и послав оттуда тот мрамор, который он собирался направить в Рим, он снова для этого вернулся во Флоренцию.

Когда же он первый раз приехал из Рима во Флоренцию, он привез с собой, в качестве товарища, одного близкого ему юношу по имени Орацио Пьянетти, талантливого и очень ему (по той или иной причине) милого, который, не успев приехать во Флоренцию, там же и умер. Испытывая безграничное горе и досаду, Даниелло, горячо любивший этого молодого человека за его качества и не имея возможности как-либо иначе проявить свои добрые чувства, сделал, сейчас же после своего второго приезда во Флоренцию, его бюст из мрамора, отличнейшим образом передав его черты, скопированные им с его посмертной маски. Закончив этот бюст, он вместе с надгробной надписью поместил его в церковь Сан Микеле Бертольди, что на площади Антинори. В этом по-настоящему любовном поступке Даниелло показал себя человеком редкой доброты и другом своих друзей, не в пример тому, как это ныне обычно делается, ибо мало можно найти таких, которые ценили бы в дружбе что-либо, кроме собственной выгоды и собственных удобств.

После всего этого он, прежде чем вернуться в Рим, отправился к себе на родину, в Вольтерру, где он очень давно не бывал и где был всячески обласкан друзьями и родными, а так как его попросили оставить в своем городе что-нибудь на память о себе, он на маленькой мелкофигурной картине изобразил историю об избиении младенцев, в которой все признали отличнейшее произведение и которую он поставил в церковь Сан Пьеро. Засим, полагая, что уже никогда больше туда не вернется, он продал то немногое имущество, что у него там оставалось, своему племяннику Лионардо Риччарелли, который, находившись раньше при нем в Риме, отлично научился у него владеть лепниной и который после отъезда своего дяди прослужил три года у Джорджо Вазари, участвуя вместе со многими другими в работах, производившихся в это время в герцогском дворце.

Когда же Даниелло наконец вернулся в Рим и когда папа Павел IV собрался соскоблить Страшный суд Микеланджело из-за обнаженных фигур, которые, как он полагал, слишком уж бесстыдно казали свои срамные части, кардиналы и знатоки заявили, что слишком жалко уничтожать эту фреску, и нашли способ поручить Даниелло, чтобы он написал поверх этих фигур легкие ткани, которые прикрывали бы наготу, что он и закончил еще при Пие IV, переписав к тому же св. Екатерину и св. Власия, которые также казались недостаточно пристойными. За это время он начал статуи для капеллы названного кардинала монтепульчанского, а также фигуру св. Михаила для портала Замка, однако, так как мысль его все время переходила от одного решения к другому и ни на одном из них не могла остановиться, он отнюдь не соблюдал тех сроков, какие он мог и должен был соблюдать.

Между тем, когда после смерти французского короля Генриха, погибшего на турнире, в Италию и в Рим приехал синьор Руберто Строцци, королева Екатерина Медичи, ставшая регентшей этого королевства и пожелавшая достойно почтить память своего покойного супруга, поручила названному Руберто встретиться с Буонарроти и добиться от него осуществления ее желания. И вот, приехав в Рим, Руберто имел об этом долгую беседу с Микеланджело; последний, по старости лет не будучи в силах за это браться, посоветовал ему обратиться к Даниелло, которому он, мол, никогда по мере сил своих не откажет ни в помощи, ни в совете. Весьма считаясь с этим предложением, Строцци за него ухватился, и, после зрелого обсуждения всех возможностей, было решено, что Даниелло сделает бронзового коня из одного куска, высотой в двадцать пальм от головы до ног и около сорока в длину, а засим водрузит на него также бронзовую статую короля Генриха в полном вооружении. И вот, сделав по совету и с благословения Микеланджело небольшую глиняную модель, очень понравившуюся синьору Руберто, обо всем отписали во Францию, и Руберто и Даниелло окончательно договорились о том, как проводить эту работу, о сроках, о цене и о всем прочем. И вот, принявшись с большим рвением за коня, он вылепил его из глины, ничем другим не занимаясь, согласно уговору. Засим, сделав форму, он собирался уже приступить к литью и, ввиду столь ответственной задачи, советовался со многими литейщиками о том, какого придерживаться способа для получения хорошего отлива, как вдруг Пий IV, избранный первосвященником после смерти Павла, довел до сведения Даниелло, что он хочет, как о том уже говорилось в жизнеописании Сальвиати, чтобы работы в Королевском зале были закончены, и потому приказывает ему отложить всякое иное попечение в сторону. На что Даниелло ответил, что он, мол, очень занят и связан обязательством с королевой Франции, но что картоны для залы он сделает, поручив все дальнейшее своим помощникам, и что, помимо этого, сделает все, что от него зависит. Ответ этот папе не понравился, и он стал уже подумывать о том, не передать ли все это Сальвиати. Услыхав об этом, Даниелло заревновал и через кардинала ди Карпи и через Микеланджело добился того, что половина росписи этой залы была поручена ему, другая же половина, как мы уже говорили, – Сальвиати, хотя Даниелло и предпринимал все возможное, чтобы получить всю

залу и чтобы таким образом спокойно себе работать без соперничества и вольготно. Однако, в конце концов, дело обернулось так, что Даниелло ничего там и не сделал, кроме того, что им было сделано гораздо раньше, Сальвиати же не закончил и то немногое, что было им начато, более того, даже и это было кое-кем злобно уничтожено. В конце концов, после четырех лет, которые были ему на это отведены, Даниелло давно бы уже отлил вышеназванного коня, но вынужден был отложить это на долгие месяцы, поскольку синьор Руберто задерживал возложенную на него доставку железа, бронзы и прочих материалов. Когда же все это было наконец заготовлено, Даниелло зарыл форму, оказавшуюся огромной махиной, между двух печей в весьма подходящем для этого помещении, которое он занимал в Монтекавалло. Когда же расплавленная масса потекла через печные каналы, металл поначалу ложился очень хорошо, однако под конец его тяжесть пробила форму коня и вся масса пошла по другому пути, отчего Даниелло сразу же растерялся. Однако, обдумав все, что произошло, он сразу же нашел выход из этого столь трудного положения. Итак, за два месяца вторично отлив коня, он своим талантом одолел превратности судьбы, и бронзовая пленка этого коня (превышающего на одну шестую или даже больше размеры того, что стоит на Капитолии) получилась целиком и равномерно гладкой и тонкой, и удивительно только то, что столь огромная масса весит не больше двадцати тысяч фунтов. Однако таковы были огорчения и труды, затраченные на это Даниелло, который и без того был человеком хилым и меланхоликом, что его вскоре одолело жесточайшее воспаление, оказавшееся для него роковым. А в довершение всего, вместо того чтобы радоваться, как ему, казалось бы, и надлежало, на редкость удавшемуся литью после бесконечных, преодоленных им трудностей, он, как видно, уже никогда больше ничему не радовался, какие бы удачи с ним ни случались, и не прошло много времени, как названное воспаление за два дня свело его в могилу четвертого апреля 1566 года. Однако, предвидя свою смерть, он заблаговременно и благочестивейшим образом исповедался и приобщился всех церковных таинств, а засим, составив завещание, распорядился, чтобы останки его были похоронены в новой церкви для картезианских монахов, построенной Пием IV около Терм, и чтобы там же над его усыпальницей стояла статуя ангела, которая в свое время была им начата для портала замка. И все это он поручил, назначив исполнителями своего завещания, флорентинцу Микеле дельи Альберти и Феличано из Сан Вито, что в окрестностях Рима, оставив им для этого двести скудо. Оба они любовно и обстоятельно исполнили его последнюю волю, соорудив ему достойную гробницу в назначенном им месте. Им же завещал он все свои вещи, относящиеся к искусству, как то: гипсовые формы, модели, рисунки и все прочие материалы и предметы, которыми он пользовался в работе, почему они предложили французскому послу в определенный срок полностью завершить работу над конем и фигурой сидящего на нем короля. И действительно, мы вправе от них ожидать любого крупного достижения, поскольку оба они в течение долгих лет работали под руководством и под наблюдением Даниелло.

Учениками Даниелло были также пистоец Бьяджо Кирильяно и Джовампаоло Россети из Вольтерры, человек весьма деятельный и прекрасно одаренный, который давно удалившись в Вольтерру, создавал и создает похвальнейшие произведения. С Даниелло же работал, и притом весьма успешно, Марко из Сиены, который, переехав в Неаполь, избрал этот город своей родиной и постоянно там живет и работает.

Его же питомцем был Джулио Маццони из Пьяченцы, который первоосновам своего искусства обучался у Джорджо Вазари, когда тот писал запрестольный образ для мессера Бьяджо Меи, посланный им в Лукку и поставленный в церковь Сан Пьетро Чиголи, и когда тот же Вазари в неаполитанском монастыре ордена Монтеоливето писал образ главного алтаря, выполняя крупную работу в трапезной, и расписывал ризницу и дверцы органа в епископстве, не говоря о многих других образах и росписях. Этот же Джулио, научившись у Даниелло также и лепнине и сравнявшись в этом со своим учителем, собственноручно украсил все внутренние помещения дворца кардинала Каподиферро и создал там удивительные произведения, состоящие не только из лепнины, но и из историй, написанных фреской и маслом, за которые его, да и по заслугам, бесконечно хвалили. Он же сделал с натуры мраморный бюст Франческо дель Неро, причем настолько хорошо, что лучшего, думается мне, и не сделать. Вот почему можно надеяться, что ему еще предстоят большие успехи и что он достигнет в этих наших искусствах наивысшего и наилучшего доступного нам совершенства.

Человеком был Даниелло порядочным и добрым и настолько поглощенным своим искусством, что в остальном никогда о своей жизни особенно и не заботился, и был он человеком меланхоличным и весьма уединенным. Умер он лет пятидесяти семи. Его портрет я попросил у тех из его учеников, которые сделали его из гипса, и когда я в прошлом году был в Риме, они мне это обещали, однако, сколько я им после этого ни писал запросов и посланий, они так и не пожелали этого сделать, показав, сколь мала была их любовь к покойному своему учителю. Однако я решил не обращать внимания на их неблагодарность и, так как Даниелло был моим другом, поместил настоящий портрет, который хотя и мало похож, пусть извинят как мою настойчивость, так и недостаток внимания и привязанности, проявленный его учениками Микеле дельи Альберти и Феличано из Сан Вито.

ЖИЗНЕОПИСАНИЕ ТАДДЕО ДЗУККЕРО ИЗ САНТ'АНЬОЛО ИН ВАДО ЖИВОПИСЦА

Когда Франческо Мариа был герцогом Урбинским, в городке Сант Аньоло ин Вадо, расположенном в этом государстве, первого сентября 1529 года у живописца Оттавиано Дзуккеро родился младенец мужеского пола, которого он назвал Таддео. А так как мальчик уже десяти лет научился толково читать и писать, отец взял его к себе и стал понемногу обучать рисунку. Убедившись, однако, что сын его обладает прекраснейшим дарованием и мог бы как живописец оказаться совсем не тем человеком, каким он ему казался попервоначалу, он поместил его к некоему Помпео из Фано, своему ближайшему другу, живописцу же весьма заурядному. Работы последнего, равно как и его обхождение, пришлись Таддео не по нраву, поэтому, вернувшись в Сант Аньоло, он стал, в меру своих возможностей и своего умения, помогать отцу в родном городе и в других местах. В конце концов, после того как он подрос и поумнел и увидел, что уже не многое сумел приобрести от отца, обремененного семью сыновьями и женой и к тому же едва ли способного помочь ему своими скудными познаниями, Таддео четырнадцати лет от роду совсем один отправился в Рим, где ему, никому не известному и никого не знавшему, пришлось первое время многое перетерпеть, тем более что те, с кем он знакомился, обходились с ним еще хуже, чем остальные. Так, обратившись к некоему Франческо, по фамилии Сант Аньоло, который поденно выполнял гротески у Перино дель Ваги, он смиренно представился ему с покорнейшей просьбой оказать ему содействие в качестве родственника. Однако он так и ушел ни с чем, поскольку Франческо, поступив так, как сплошь да рядом поступали некоторые родственники, не только не помог ему ни словом, ни делом, но обругал и грубо его отверг. Тем не менее бедный юноша, не отчаявшись и не сробев, в течение долгих месяцев проживал, вернее сказать, кое-как перебивался в Риме, за гроши растирал краски то в одной, то в другой мастерской, а то и рисуя что-нибудь как только мог лучше. И хотя он в конце концов и поступил подмастерьем к некоему Джовампьеро Калабрезе, особой пользы это ему не принесло, так как этот человек заодно с женой своей, несносной женщиной, не только заставляли его день и ночь растирать краски, но лишали его всего, даже хлеба, который, чтобы Таддео не мог наесться им вволю и вовремя, они держали в корзине, прикрепленной к котелку и обвешанной колокольчиками, звеневшими от малейшего прикосновения к корзине и выдававшими похитителя. Однако Таддео и с этим готов был примириться, если бы он только имел возможность срисовывать те листы с собственноручными рисунками Рафаэля Урбинского, которыми обладал его, с позволения сказать, учитель.