Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих
Шрифт:
У меня все еще находится в работе большая картина, которую я вскоре надеюсь закончить, вещь очень смелая и предназначенная синьору Антонио Монтальво, владетелю Сассетты, достойного первого и самого приближенного к нашему герцогу камергера и настолько нежного и близкого (чтобы не сказать лучшего) мне друга, что, если только рука моя не обманет заветного моего желания оставить ему залог моей любви к нему, мир узнает, насколько я его почитаю и насколько я дорожу тем, чтобы память о столь почитаемом, верном и любимом мною синьоре жила в потомстве, так как он охотно берет на себя заботу и попечение о всех выдающихся талантах в этой области и о всех любителях рисунка. Для синьора князя Франческо я недавно написал две картины, посланные им в Испанию, в Толедо, одной из сестер семейства синьоры герцогини Элеоноры, а для него лично – небольшую картинку вроде миниатюры с сорока большими и маленькими фигурами, согласно его прекраснейшему замыслу. Для Филиппе Сальвиати я не так давно закончил образ, предназначенный сестрам св. Винченции в Прато и изображающий наверху – Венчанную Богоматерь, уже вознесшуюся на небо, а внизу – апостолов, обступивших гробницу. Для черных монахов флорентийского аббатства я также в настоящее время пишу образ, который близится к концу и на котором будет изображено Успение Богородицы и апостолы в фигурах
XLVIII. А так как синьор герцог, человек выдающийся во всех отношениях, имеет склонность не только к сооружению дворцов, городов, крепостей, гаваней, площадей, садов, фонтанов, поселков и других вещей прекрасных, великолепных и весьма полезных для блага его подданных, но также в высшей степени и к тому, чтобы в качестве католического государя и в подражание великому царю Соломону воздвигать новые храмы и божьи церкви и придавать существующим лучшую форму и больше красоты, он недавно приказал мне удалить из церкви Санта Мариа Новелла ее алтарную преграду, отнимавшую у нее всю ее красоту, и выстроить новый, роскошнейший хор за главным алтарем, дабы упразднить то, что посредине церкви заслоняло большую ее часть, благодаря чему она и кажется новой великолепнейшей церковью, какова она и есть на самом деле. А так как вещи, лишенные строя и соразмерности, не могут быть прекрасными во всех отношениях, он приказал сделать в боковых нефах богатые каменные обрамления в новой манере, так, чтобы они в точности приходились на середине пролетов арок, между каждой парой колонн, служили, имея алтарь посередине, в качестве капелл и были все выполнены в одной манере или, в крайнем случае, – в двух; образа же, включаемые в эти обрамления, должны иметь семь локтей в высоту и пять в ширину и быть расписаны по воле и усмотрению владельцев этих капелл. И вот, в одном из этих каменных обрамлений, выполненных по моему проекту, я написал для монсиньора Алессандро Строцци, епископа Вольтерры, моего старого покровителя, распятого Христа по видению св. Ангельма, то есть с семью добродетелями, без которых мы не можем подняться по семи ступеням, ведущим к Иисусу Христу, и другими подробностями, увиденными этим святым. В той же церкви для превосходного магистра Андреа Паскуале, врача синьора герцога, я написал в одном обрамлении Воскресение Иисуса Христа так, как вдохновил меня Господь в угоду магистру Андреа, любезнейшему моему другу.
XLIX. Он же, великий герцог, пожелал, чтобы то же самое было сделано в самой большой флорентийской церкви Санта Кроче, а именно чтобы была снята алтарная преграда, чтобы был построен хор за главным алтарем, несколько выдвинутым вперед, и чтобы на алтарь был водружен новый богатый киворий для Св. Даров, сплошь украшенный золотом, историями и фигурами; кроме того, чтобы так же, как говорилось выше о церкви Санта Мариа Новелла, были устроены вдоль стен четырнадцать капелл с еще большей затратой средств и украшений, чем в вышеназванной церкви, поскольку эта церковь значительно больше той. На соответствующих же образах, которые должны будут служить продолжением картин Сальвиати и Бронзино, следует изобразить все главнейшие таинства, учрежденные Спасителем, начиная от его Страстей и кончая Сошествием св. Духа на апостолов. Последнее, то есть Сошествие св. Духа, после того как я сделал проект капелл и каменных обрамлений, находится у меня в работе для мессера Аньоло Биффоли, главного казначея этих синьоров и моего друга. Не так давно я закончил две большие картины, находящиеся в магистрате Девяти консерваторов, рядом с церковью Сан Пьетро Скераджо, на одной – голова Христа, а на другой – Мадонна.
Но так как было бы слишком долго рассказывать о множестве других картин, бесчисленных рисунках, моделях и поставленных мною маскарадах и так как сказанного мною уже хватит и более чем достаточно, я скажу о себе только одно: как бы велико и значительно ни было все то, что я всегда делал для герцога Козимо, невозможно не только превзойти его в его духовном величии, но и отдаленно с ним сравняться, что ясно будет видно на примере третьей большой сакристии, которую он собирается построить при церкви Сан Лоренцо, наподобие той, что в свое время создал там Микеланджело, но всю сплошь отделанную разными видами пестрого мрамора и мозаикой, дабы заключить там в гробницах, почетнейших и достойнейших его могущества и величия, останки покойных его детей, отца, матери, супруги, великодушнейшей герцогини Леоноры, и самого себя. Модель этой сакристии мною уже сделана по его вкусу и в соответствии с указаниями, которые я от него получил, и когда эта модель будет осуществлена, сакристия будет новым Мавзолеем, великолепнейшим и поистине царственным. Однако хватит и того, что я уже сказал о себе, дожив в столь великих трудах до пятидесяти пяти лет и надеясь прожить сколько угодно будет Господу, с честью для себя, на радость друзьям и, насколько позволят силы, на пользу и процветание благороднейших искусств.
АВТОР – ХУДОЖНИКАМ РИСУНКА
Почтенные и благородные художники, на пользу и на потребу которых я главным образом и взялся, и притом вторично, за столь долгие труды! Вижу, что по милости и с помощью божественной благодати я полностью завершил все то, что было мною обещано в начале моего труда. Посему, возблагодарив Господа, а вслед за ним и моих синьоров, предоставивших мне возможность вольготно справиться с этой задачей, пора дать покой и перу, и усталой голове, что я незамедлительно и сделаю, коротко коснувшись некоторых других вопросов. Итак, если кому-нибудь и могло показаться, что я, в ходе своего изложения, бывал иной раз излишне медлителен и несколько болтлив, то это объясняется превышавшим мои возможности стремлением к ясности и к тому, чтобы во что бы то ни стало убедить читателя в очевидности того, что осталось для него непонятным или чего я с первого раза не сумел понятно выразить. А если однажды уже сказанное бывало подчас повторяемо мною и в другом месте, на то у меня имеются две причины: либо этого требовал трактуемый мною предмет, либо мне приходилось во время переделок моего труда и его вторичного напечатания не раз прерывать свою работу на протяжении, я не говорю дней, но и месяцев, то ради путешествий, то из-за преизбытка других трудов – живописных произведений, рисунков и построек; не говоря о том, что такому человеку, как я (и я охотно в этом сознаюсь), почти что невозможно уберечь себя от ошибок. Тем же, кому кажется, что я слишком расхваливаю некоторых старых и современных художников, и кто поднял бы меня на смех за то, что я стариков сравниваю с мастерами нашей эпохи, я, право, не знаю, что и ответить, кроме того, что я всегда хвалил не просто, а, как говорится, постольку, поскольку и всегда принимал во внимание и время, и место, и другие подобные обстоятельства. В самом деле, представим себе такой случай: сколько бы Джотто ни хвалили его современники, я не знаю, что стали бы говорить о нем и о других стариках, если бы они жили во времена Буонарроти, не говоря о том, что люди нашего века, достигшие вершины совершенства, никогда не поднялись бы до той ступени, на которой они стоят, если бы те старики не были в свое время столь велики и тем, чем они были до нас. Словом, поверьте мне, что когда я кого-нибудь хвалил или порицал, то делал это не зря, а лишь для того, чтобы сказать правду или то, что я считал правдой. Но ведь нельзя же все время держать в руке аптекарские весы, и тот, кто однажды испытал, что значит писать, в особенности когда приходится делать сравнения, которые по самой природе своей пристрастны, или высказать собственное суждение, меня извинит. Да и кому, как не мне, ведомо, сколько трудов, огорчений и денег мне за долгие годы стоило это сочинение. Трудности же, на которые я наталкивался, были таковы и их было столько, что я много раз готов был в отчаянии на все поставить крест, если бы поддержка со стороны добрых и настоящих друзей, которым я за это навеки обязан, меня не ободрила и не укрепила во мне решимость продолжать это дело благодаря той любезной помощи, которую они в силе были мне оказать, сообщая мне сведения, давая мне советы и делая сопоставления касательно произведений хотя и виденных мною, но нередко ставивших меня в тупик или вызывавших во мне большие сомнения. И действительно, помощь эта была такова, что я получил возможность раскрыть сущую правду и выпустить в свет настоящий труд, дабы оживить почти совсем уже похороненную память о стольких редкостных и своеобразных художниках и дабы принести пользу нашим потомкам. В этом деле, как я о том уже говорил в другой связи, не малую помощь оказали мне и писания Лоренцо Гиберти, Доменико Гирландайо и Рафаэля Урбинского, кою рым хотя я и доверял, но чьи слова я всегда старался сопоставить с увиденными мною произведениями, ибо долгий опыт взыскательных художников учит нас, как вы сами знаете, распознавать разные художественные манеры не хуже, чем ученый и опытный канцелярист распознает разные и переменчивые почерки своих коллег, а каждый из нас – руку самых близких своих домашних, друзей и родственников. И вот, если мне только удалось достигнуть той цели, к которой я стремился – принести вам пользу, а вместе с тем и доставить вам удовольствие, – я испытываю величайшее удовлетворение, если же нет, то я и на этом помирюсь или, по крайней мере, почувствую облегчение, отделавшись от забот, испытанных мною в трудах, которые я потратил на столь почтенную задачу и которые перед мастерами нашего искусства удостоят меня если не их сочувствия, то, во всяком случае, их снисхождения.
Однако, дабы перейти, наконец, к заключительной части столь долгого рассуждения, скажу, что писал я как живописец в той последовательности и тем способом, какие, в меру моего разумения, казались мне наилучшими, что же касается языка, то я писал на том языке, на котором говорю, – тосканском, – ив тех выражениях, какие мне представлялись наиболее легкими и доступными, предоставив нарядные и длинные периоды, щепетильный подбор слов и прочие украшения тем, у кого руки непривычны, как мои руки привычны скорее к кистям, чем к перу, и голова не занята, как занята моя голова скорее рисунками, чем писаниной. А если я на протяжении всего моего труда пересыпаю свою речь терминами, которые свойственны только нашим искусствам и пользоваться которыми более ярким и великим светочам нашего языка, пожалуй, и не подобает, то делал это я потому, что иначе и не мог, желая быть понятым вами, художниками, для которых, как я уже говорил, я главным образом и взялся за этот труд.
На прощание же благосклонно примите от меня то, что я сумел сделать, и не требуйте от меня, чтобы я был другим, чем я есть, и того, что я сделать не мог, довольствуясь моими добрыми намерениями, которые направлены и всегда будут направлены к тому, чтобы быть полезным и приятным моему ближнему.
ВАЗАРИ И ЕГО ИСТОРИЯ ИСКУССТВ
Джорджо Вазари (1511-1574), флорентийский живописец и архитектор, вошел в историю как писатель, как автор «Жизнеописаний наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих», вышедших в свет первым изданием в 1550-м и вторым – в 1568 году.
Вазари-художник – не более как плодовитый и посредственный эпигон своих великих предшественников и современников. Его пространные и витиеватые стенные росписи во флорентийском дворце Синьории и в римской Канчеллерии, его многочисленные и столь же витиеватые картины на аллегорические и религиозные сюжеты, в которых добротность мастерства и легкость выдумки никак не искупают скудости художественного содержания, и даже такая блестящая архитектурная удача, как его улица Уффици, соединяющая общественный центр Флоренции с набережной реки Арно и сыгравшая значительную роль в истории градостроительства, – все это меркнет на ярком фоне художественной культуры Италии XVI века с ее плеядой крупнейших мастеров и изобилием выдающихся произведений искусства.
В лице же писателя Вазари перед нами встает мощная и самобытная фигура создателя первой истории искусств, мастера итальянской прозы, классика науки об искусстве и художественной критики. Его «Жизнеописания» служили, служат и всегда будут служить настольной книгой для всякого любителя и исследователя итальянского искусства эпохи Возрождения как замечательный исторический документ, являющийся не только богатейшей сокровищницей фактического материала, но и полноценным художественным произведением, воссоздающим яркую и живую картину художественной жизни Италии на протяжении двух столетий.
Мало того, историческая концепция автора, естественно, во многом наивная и ограниченная, но сложившаяся на почве творческой практики реалистического искусства итальянского Ренессанса, нисколько не утратила своей объективной познавательной ценности и в основных чертах подтверждалась и подтверждается достижениями прогрессивной исторической науки.
Одной из основных и, по-видимому, первоначальной задачей, поставленной и разрешенной автором «Жизнеописаний», было прославление и увековечение памяти итальянских художников, их личностей и произведений в помощь, в пример и в назидание молодым художникам, современным и будущим. Эта галерея исторических литературных портретов охватывает период времени от середины XIII и до середины XVI века, то есть начиная от основоположников реалистического искусства – Чимабуэ и Никколо Пизано – и кончая самим автором и его современниками во главе с его кумиром – «божественным» Микеланджело.