Жизни, не похожие на мою
Шрифт:
Последняя фраза звучала так: «Объявляю себя в состоянии тотальной войны».
Удивительно, но факт остается фактом: Zorn, что в переводе с немецкого языка означает «гнев», это псевдоним, тогда как настоящее имя автора — Angst, то есть «страх». Между этими двумя именами, между двумя фразами заключен молодой представитель высшего общества, покорный и отчужденный, «воспитанный до смерти», как он сам говорит, ставший одновременно бунтарем и свободным человеком. Болезнь, страшное приближение смерти показали ему, кем он был, и кто он есть, — Этьен сказал бы: где он есть, — это называется излечиться от невроза. Перечитывая «Марс», я все время размышлял, как могла бы сложиться жизнь Фрица Цорна, если бы он выжил, о состоявшемся человеке, каким он мог бы стать, если бы ему было дано насладиться расширением сознания, за которое он заплатил столь высокую цену. И я подумал, что для меня таким состоявшимся человеком был Этьен.
Я не стал говорить ему ни об этом, ни о другой книге, не столь известной, но оказавшей на меня этим летом почти такое же воздействие. Она называлась «Книга Пьера: психика и рак», это долгая беседа Луизы Ламбриш [28] с психоаналитиком Пьером Казенавом. Он пятнадцать лет болел раком и умер до выхода книги в свет. Казенав называл себя «носитель рака», а не «больной раком». «Когда мне сообщили, что у меня рак, — сказал он, — я понял, что он был у меня всегда. В этом заключается специфика моей личности». Он стал специализироваться на психоанализе для больных раком, основываясь на собственной
28
Луиза Ламбриш (род. 2 мая 1952 г.) — французская романистка, эссеист и психоаналитик. — Прим. пер.
Смысл лечения раковых больных, говорил он, сводится к тому, чтобы увидеть и распознать их страдания, приложить все усилия, чтобы пациент избавился хотя бы от них. Его жизнь от этого длиннее не стала, но если выбирать между Мольером, насмехавшимся над врачами, чьи пациенты умирали здоровыми, и великим английским психоаналитиком Винникоттом [29] , просившим у Всевышнего милости умереть в добром здравии, Пьер Казенав однозначно принимал сторону Винникота. Его клиент — это больной, который воспринимает свою болезнь не как неожидавшую катастрофу, а как фактор, касающийся лично его, как некое темное следствие его жизни, крайнее проявление выпавших на его долю несчастья и смятения. У такого больного — а когда Пьер Казенав говорит о таком больном, он имеет в виду и самого себя, — отсутствуют некие элементы первичного нарциссизма. Глубокая трещина рассекает саму сущность его личности. Люди бывают двух типов, считал он: одним часто снится, что они падают в бездну, другим нет. Они чувствуют себя превосходно, твердо стоят на земле, по-хозяйски ходят по ней. Первые же всю жизнь страдают от головокружения и страха, вызванного сомнениями в своем реальном существовании. У взрослого такая болезнь младенца может неприметно длиться годами в виде скрытой депрессии, и в один прекрасный день она превращается в рак. Но человека это не удивляет, он признает ее, ибо знает, что его рак — не что иное, как он сам. Всю жизнь человек чего-то боится, тогда как на самом деле все уже произошло. К тем, кто пережил подобную катастрофу и, конечно, благополучно забыл ее, память возвращается, когда врачи ставят им смертельный диагноз. Новая беда пробуждает старую и вызывает к жизни чувство невыносимой физической подавленности, но люди не понимают причин ее возникновения. Пьер Казенав рассматривает подобное отчаяние, близкое к настоящей панике, как отчаянные конвульсии потаенного существа, которое, по сути дела, никогда не имело права на существование, и вдруг понимает, что его дни сочтены. Для тех, кто никогда не сомневался в своем существовании, сообщение о смерти становится событием печальным, жестоким и несправедливым, но вполне вписывается в уклад жизни. А что же с теми, кто, в глубине души, ставил под сомнение факт собственного бытия? Таким людям психоаналитик предлагает воспринимать болезнь и даже приближение смерти как последнюю возможность истинного существования. Он цитирует загадочную, волнующую фразу Селина [30] : «Возможно, это и есть то, что человек ищет на протяжении всей жизни, — глубочайшая скорбь, которая поможет ему стать самим собой перед лицом смерти».
29
Дональд Вудс Винникотт (1896–1971) — британский педиатр и детский психоаналитик. Один из важнейших представителей теории объектных отношений. Автор арт-терапевтической техники «игра в каракули» («Каракули Д. Винникотта»). — Прим. пер.
30
Луи-Фердинанд Селин, настоящая фамилия Детуш (1894–1961) — французский писатель, врач по образованию. — Прим. пер.
Пьер Казенав вовсе не теоретик, он говорит исключительно об опыте, как собственном, так и своих пациентов; посредством следующей формулы он определяет свое искусство, и мне хотелось бы заслужить право отнести ее на свой счет: «безусловная взаимосвязанность с тем, что в глазах обычного человека представляется чудовищным отчаянием». В описываемой им клинической картине я узнаю одного типа, который вовсе не был раковым больным; он, страшно сказать, был лишен такого шанса и потому придумал себе рак, ибо смутно полагал, что это сущая правда, и неосознанно стремился к тому, чтобы ее признали клетки его тела. Но, поскольку эти выдумки не соответствовали истине, ему не оставалось ничего другого, кроме как прибегнуть ко лжи. Речь идет о Жан-Клоде Романе. Признаюсь, в нем я узнаю какую-то часть самого себя, но мне повезло: боль помогла мне писать книги, а не плодить метастазы и ложь. Во мне есть что-то и от Этьена с его ночными кошмарами, энурезом и уверенностью в том, что его отец в детстве стал объектом насилия. Конечно, я не думаю, будто все раковые опухоли истолковываются подобным образом, но мне кажется, что есть люди, сущность которых повреждена с рождения. Несмотря на все их усилия, мужество и желание, они не могут жить по-настоящему, для них доступен только один путь, и он проложен в них самих — это болезнь, причем не лишь бы какая: рак. В силу того, что я верю в это, некоторые люди неприятно поражают меня своими высказываниями типа: человек свободен в своем выборе, он должен захотеть быть счастливым, это его моральный выбор. Они считают грусть дурным тоном, в депрессии усматривают признак лени, а тоску расценивают как грех. Согласен, это грех, даже смертный грех, но некоторые люди рождаются грешниками, рождаются проклятыми, и ничего не могут изменить в своем положении, несмотря на все усилия, мужество и волю. Между людьми с разрушенной сущностью и всеми остальными существует конфликт, подобный классовой борьбе между бедными от богатыми. Понятно, что кому-то из бедняков удастся преуспеть, чего не скажешь о подавляющем большинстве; сказать меланхолику, что для обретения счастья ему нужно всего лишь принять соответствующее решение, это все равно, что посоветовать голодному питаться исключительно сдобными булочками. Пьер Казенав утверждает, что смертельная болезнь и смерть могут дать таким людям шанс наконец-то почувствовать вкус жизни, и я разделяю его мнение, более того, если говорить начистоту, мне случалось чувствовать себя таким несчастным, что я сам стремился к смерти. Пишу эти строки с мыслью, что для меня все проблемы остались позади. Думаю даже, что я выздоровел, хоть это может прозвучать чересчур самонадеянно. Но я не хочу ничего забывать. Хочу помнить себя таким, каким был сам, какими были многие другие. Я не стремлюсь стать прежним, но вместе с тем не хочу забывать того, кого терзала лиса, и кто три года назад начал писать эту повесть.
Книга Николя Бувье «Рыба-скорпион» — я читал ее на Цейлоне — также заканчивается словами Селина: «Худшее поражение — забыть все, особенно то, что вас убило».
~~~
Закончив Национальную школу магистратуры, Этьен сделал два важных шага: вступил в Профсоюз работников органов правосудия и занял ответственный пост судьи по исполнению наказаний в Бетюне. Профсоюз объединял рядовых судей левой ориентации. Их не интересовало продвижение по социальной лестнице, зато привлекала охота на преступников из чиновничьей среды, за что их упрекали в отправлении классового правосудия, только с обратным уклоном. Классический пример — дело нотариуса из Брюэ-ан-Артуа [31] , обвиненного в изнасиловании и убийстве без каких бы то ни было убедительных улик лишь на том основании, что он имел красивый дом, хорошую машину и пузо члена Ротари клуба. Что касается Бетюна, то там проблемы были те же, что и в Брюэ, как, впрочем, во всех бедных северных регионах: безработица, нищета, бесхозные шахтные отвалы и преступления на парковках, где одни неграмотные алкоголики насиловали других. Оба эти шага были продуманы и взаимосвязаны, но противоречия между ними возникли довольно быстро. Очень скоро Этьен почувствовал, что его затирают некоторые старшие товарищи по профсоюзу, активно занимавшиеся политикой. Эти сорокалетние участники событий 1968 года сумели воспользоваться приходом к власти левых сил и поделили между собой важные посты. На добрых лет двадцать они блокировали продвижение по служебной лестнице своих более молодых коллег; отныне способному и ловкому дебютанту оставалось рассчитывать только на крохи с барского стола. Шел второй семилетний срок президентского мандата Миттерана. Этьена, как молодую надежду левой юриспруденции, выбрали для участия в работе комиссии по реформе закона по исполнению наказаний, что могло бы открыть перед ним дверь министерского кабинета. Его стремление стать судьей было продиктовано, по его собственному признанию, склонностью к власти и комфортной жизни, а ведь он, обладая острым чувством классового сознания, не мог не понимать, что постепенно утрачивает связи со своей средой. Раньше судьи считались важными персонами, но в 1989 году, когда он закончил Национальную школу магистратуры, в табели о рангах судей поставили ниже супрефектов и, мало-помалу, перестали приглашать на официальные приемы. В отличие от большинства высокопоставленных государственных служащих, имевших, особенно в провинции, служебные машины и квартиры, судьи были лишены всяких льгот в натуральной форме. Они работали в плохо отапливаемых помещениях, без компьютера, со старым серым телефоном на столе и угрюмыми секретаршами. Всего за одно поколение важное лицо, всегда бывшее на привилегированном положении, стало обычным добрым малым: теперь он ездит в метро, питается в кафетерии из подноса с отделениями, и все чаще этот добрый малый оказывается женщиной, что безошибочно свидетельствует о пролетаризации профессии. У Этьена, любителя комфорта и буржуазного образа жизни, имелись все основания при первом же удобном случае переметнуться в лагерь более зажиточной и солидной публики. Он не сказал, каких золотых гор ему наобещали, но я знаю: он слишком горделив, чтобы хвастаться, и, полагаю, по этой причине выбрал — именно выбрал, а значит, имел из чего выбирать — должность рядового следователя среди сброда Па-де-Кале.
31
Ныне Брюэ-ла-Бюисьер — коммуна во Франции, регион Нор-Па-де-Кале, департамент Па-де-Кале, округ Бетюн, кантоны Брюэ-ла-Бюисьер и Уден. Коммуна была образована в 1987 г. путем слияния двух коммун — Брюэ-ан-Артуа и Ла-Бюисьер. — Прим. пер.
То, чем занимается в своем кабинете судья по исполнению наказаний, немного напоминает процедуру в кабинете психоаналитика. Он слушает и пытается понять, что способен понять человек, сидящий напротив него.
Его клиентура состоит из людей с серьезными проблемами: многие из них наркоманы и носители ВИЧ. Шансы на то, что они выкрутятся, ничтожно малы, добрые слова заведомо напрасны. Тем не менее, они все же есть — правдивые и уместные одновременно, иногда даже действенные.
Работая с такими потерянными, раздавленными личностями, с юных лет покатившимися по наклонной плоскости, Этьен обнаружил, что чем труднее ему понимать собеседника, тем спокойнее он становится. Глядя на чужие страдания, он инстинктивно входил в то состояние, что помогало ему переносить собственные муки, когда он болел раком. Он словно бросал якорь вглубь самого себя. Не надо раздражаться, не надо бороться, пусть все идет своим чередом: лечение, болезнь, жизнь. Не надо выдумывать умные фразы, пусть слова сами срываются с губ: и не факт, что они будут хорошими, но только так у хороших появится шанс быть услышанными теми, кому они предназначены.
Этьен часто рассказывает о себе. Тому, кто испытывает страх и презирает себя, он говорит про собственный страх, про свой искаженный до неузнаваемости образ, возникший однажды перед его внутренним взором. Больному он рассказывает о своей болезни. Говоря на эти темы, он отбрасывает стыдливую сдержанность. Два случая заболевания раком и ампутированная нога производят на его клиентов серьезное впечатление. Он это знает и без зазрения совести пользуется этим: хорошо, если его несчастья пойдут на пользу благому делу.
Кому или чему, на самом деле? Другому человеку? Более умному? Лучшему? Этьен сказал, что от такой мысли его тошнит. Что до меня, то я считаю ее справедливой. Чересчур благонамеренная и правильная, сказала бы Элен, но все же справедливая, и он был ее живым воплощением.
Что ты хочешь сказать? Что я нормальный парень, потому что у меня был рак и мне отрезали ногу? А если бы нет?
Нет, нет, я признаю: проблема гораздо сложнее, чем представляется на первый взгляд, можно болеть раком и остаться подлецом или идиотом, но на самом деле я сказал то, что имел в виду. А если я о чем-то умалчиваю, тем более, что не говорю здесь о Фрице Цорне или Пьере Казенаве, так это о том, что его, по-моему, вылечил его же рак.
Я пытаюсь представить себе молодого судью, ковыляющего по тротуарам Бетюна. Он живет не здесь, не стоит преувеличивать, он снял квартиру в Лилле. Привез свои книги, пластинки. По вечерам он снимает протез и в одиночестве ложится в постель. Всегда один. Лечение, физический недостаток, потеря шевелюры и волос на теле нанесли жестокий удар по его либидо. Теперь он чувствует себя лучше, да и волосы отросли, остроумия ему не занимать, вообще можно сказать, что он соблазнительный мужчина, но уж чего не скажешь, так это того, что у одноногого мужчины нет проблем в жизни и общении с женщинами. Он еще не встретил ту, кто примет его таким, какой он есть, кто полюбил бы его с двумя ногами, но встретит и полюбит его одноногого. Чувствует ли он, что скоро все изменится и к нему вернутся любовь и доверие? Или он уже потерял всякую надежду? Нет, он не отчаивается. Даже оказавшись на дне пропасти, он не считал свое положение безнадежным. Жажда жизни никогда не покидала его: после кошмарных сеансов химиотерапии она вела его в кафе напротив института Кюри и заставляла заказать здоровенный сэндвич с колбасой. Облокотившись на барную стойку, он уплетал его за обе щеки и думал, что жить все-таки хорошо, даже в шкуре Этьена Ригаля. Тем не менее, он был пленником явления, известного психиатрам как путаница понятий: любой выбор для него оказывался проигрышным. Решка — ты выигрываешь, орел — я проигрываю. Трудно перенести, когда тебя отвергают из-за того, что у тебя одна нога, но еще хуже оказаться объектом желания по той же причине. «Первый раз, когда девушка дала мне понять, что из-за этого не хочет со мной спать, — вспоминал Этьен, — я влепил ей оплеуху. Но однажды мне довелось услышать, как другая девица в присутствии кучи народа заявила: „Хочу трахнуться с Этьеном, меня дико заводит мысль о его деревянной ноге“. И, поверь мне, вынести такое еще тяжелее. Тем не менее, нужно научиться проглатывать и это. Мне помогло то, что в конце сексуальной пустыни я встретил девушку, которую в детстве изнасиловал ее собственный отец, а позже, в подростковом возрасте, она стала жертвой двух неизвестных насильников. Даже упоминание о сексе наводило на нее дикий ужас. В то время я тоже боялся секса, как огня. Как говорится, два сапога — пара. Несомненно, именно по этой причине мы оказались вместе в постели. Мы сделали все возможное, чтобы избавиться от страха, и наш опыт оказался просто потрясающим. Необыкновенным с сексуальной точки зрения, невероятным по нежности и самозабвению, одним из лучших в моей жизни. Я часто рассказывал об этом изнасилованным женщинам, а иногда и юношам, принимая их в своем кабинете. Я говорил им: „Да, то, что с вами произошло отрицательно сказывается на сексуальном поведении, это серьезная травма, неблагоприятный фактор, но вы должны знать, что есть люди, для которых ваше затруднение покажется сущей мелочью, и если вы согласитесь с этим, то сможете взглянуть на свою проблему другими глазами“».