Жизнью смерть поправ (сборник)

Ананьев Геннадий Андреевич

– Вот и хорошо. Давайте ужинать, – как бы заключила разговор Паула и разлила по стаканам домашнего пива.

Домой Мария с детьми возвратилась поздно. Андрей с беспокойством спросил:

– Где ж вы так долго были?

– С замечательной семьей подружились! Такие замечательные! Он был Красным латышским стрелком.

– Мария, я не хочу тебя пугать. Не хочу, чтобы ты как на Памире боялась, но будь осторожна. Вилнис Рагу (теперь он прежнюю фамилию взял, Курземниек) был членом мазпулцены. Существовала у них такая детская организация под крылом кулацко-фашистской партии. Есть подозрение, что сейчас он поддерживает связь с перконкрустовцами [1] – «Крест Перуна». Фашистская погромная организация. От них всего можно ожидать. Те же басмачи.

1

«Перконкруст» (латыш. Perkonkrusts – «Громовой крест») – латышская националистическая и антисемитски ориентированная организация с фашистской идеологией.

– А я, Андрюша, пообещала учить рыбаков и их жен русскому.

– Прекрасное дело! – воскликнул Андрей. – Только договоримся: если придется тебе запоздать, я встречать тебя стану.

– Вполне приемлемо.

На следующий день Паула пришла за Марией и повела ее в клуб. Дорогой энергично рассказывала:

– На правлении так определили: заниматься три раза в неделю, а когда шторм – каждый день. Все хотят знать русский. Все-все. Клуб набился полный.

Мария, слушая Паулу, предполагала, что та преувеличивает, но каково же было ее удивление, когда она увидела переполненный зал. Люди сидели даже в проходах на принесенных из дома стульях и табуретках. С трудом прошла Мария к приготовленному для нее столу, возле которого уже сидел Гунар. Довольный и гордый. В зале кто-то робко захлопал в ладоши, зал подхватил дружно, словно встречали здесь именитого гостя. Мария смутилась.

Когда она работала секретарем райкома комсомола, ей приходилось часто выступать и перед своими сверстниками, и перед пожилыми людьми, однако за годы, которые провела на заставе, отвыкла от таких встреч, а тем более от аплодисментов. К тому же, как она посчитала, аплодисменты пока не заслужены. Мария сразу даже не могла различить лица людей, видела лишь черные, серые, цветастые пятна, стояла, смущенно улыбаясь этим пятнам. Но вот зал начал успокаиваться, смущение Марии тоже прошло, и она увидела много пожилых рыбаков, ровесников ее отца, увидела молодых парней и девушек, по-праздничному нарядно одетых, словно собравшихся на танцевальный вечер, а не на занятие кружка. Ни тетрадей, ни карандашей ни у кого не было, и Мария решила на этом необычном уроке рассказать о себе.

Она говорила о своей рабочей семье, о фабрике, о первых самостоятельных шагах, о решении поехать по путевке комсомола в Среднюю Азию, а Гунар переводил фразу за фразой, ее исповедь. Зал настороженно слушал о памятнике погибшим в боях с басмачествам пограничникам, поставленном в глухом предгорном кишлаке, о рядке молчаливых старцев, о зарезанной женщине, захотевшей вступить в комсомол, о костре, на котором горели паранджи, о безвыездной многолетней жизни на Памире, о погибших на Талдыке строителях дороги, о молодых узбечках, севших, вопреки вековому укладу, на трактор, о разрушенных дувалах, об окнах, вставленных в глухие стены домов – Мария говорила вдохновенно, так же вдохновенно переводил Гунар, а когда она закончила, в зале громко и долго хлопали.

Первым к ней подошел Юлий Курземниек, кряжистый мужчина с черной окладистой бородой. Пожал руку и произнес торжественно:

– Я верил, что бился за святое дело. Разгородим и мы заборы.

Ее окружили. Пожимали руки. Называли свои имена и фамилии, а она счастливо улыбалась, стараясь запомнить непривычные фамилия и лица новых знакомых.

Домой Мария шла с Гунаром и Паулой. Гунар все больше молчал, а Паула тараторила без умолку, восхищаясь отвагой Марии, добровольно поехавшей на край света.

– А ты же, Паула, не испугалась выйти замуж за красного латышского стрелка, за опального. Опорой мне стала. И не только мне.

Паула ничего не ответила. Возбужденность ее вдруг сменилась задумчивой грустью. Впервые, быть может, она по-новому посмотрела на свою жизнь.

– Трудно, ох, трудно пришлось, – со вздохом произнесла она, помолчав немного, добавила: – Без любви на такое не пойдешь.

– И не только к мужу. Еще и к справедливости, – в тон ей проговорила Мария, как бы примеряя ее слова к своей судьбе.

– Да, Мария права, – проговорил Гунар. – Человек порыв души осмысливает потом, когда жизнь сделает его мудрым.

Дальше шли молча. Хвойные иголки, устилавшие дорогу, мягко пружинили и, казалось, путники словно бесшумно плыли в терпкой душной темноте. Поселок с его редкими желтыми огоньками остался уже далеко позади, говор людей, расходившихся по домам из клуба, смолк, и Мария теперь боялась, что Гунар и Паула вдруг не пойдут с ней до заставы, а распрощаются здесь, но они шли и шли. А она все ждала, что вот-вот появится Андрей (он же обещал встречать), но его все не было.

Вдруг рядом, чуть правее дороги, сухо, как холостой выстрел, хрустнула ветка. Мария вздрогнула, остановилась и стала всматриваться в темноту чащи. Ей даже показалось, что к одному из стволов прижался человек.

– Вон, Гунар… – начала говорить она, но тот спокойно сказал:

– Не надо останавливаться, – взял ее под руку. – Пойдем.

Она подчинилась спокойной просьбе Гунара, хотя недоумевала, отчего он делает вид, что никого в лесу нет и не стрельнула громко ветка под чьей-то неосторожной ногой. Теперь Мария вслушивалась в тишину, надеясь определить, не двигается ли рядом с ними еще кто-нибудь. Но вокруг было тихо.

Слева, между деревьями, затеплился огонек.

«Ну, вот и пришли», – облегченно вздохнула Мария и ускорила шаг.

Когда подошли к калитке, она пригласила Гунара и Паулу выпить перед обратной дорогой по чашечке чая, но Гунар отказался с необычной для него поспешностью. И категорично:

– Нет-нет. Поздно уже. Не надо беспокоиться.

Молча они пожали друг другу руки, и Гунар с Паулой быстро пошли обратно.

«Не ошиблась я, был кто-то в лесу. Был…»

Переступив порог калитки, которую отворил часовой, Мария пошла неспешно через двор к командирскому домику, ласково светящемуся изнутри чистыми окнами. Она наслаждалась тишиной и покоем. Она даже решила не говорить о подозрительно хрустнувшей ветке, а рассказать лишь о том, как много народу собралось в клубе, как внимательно слушали ее, потом долго аплодировали – Мария собиралась поделиться лишь своей радостью, своим счастьем, однако разговор с Андреем получился совсем иным.

Муж оказался дома не один. Вместе с ним сидел за столом и пил чай капитан.

– Гость у нас, Маня. Комендант наш, – сказал Андрей, вставая навстречу жене и целуя ее, как это делал всегда, уходя на службу и возвращаясь домой. – Мы вот тут без тебя…

– Вы уж нас извините. Поговорить хотелось по-домашнему, вот и сообразил Андрей Герасимович чай, – заговорил капитан, выходя из-за стола и протягивая руку Марии. – Капитан Хохлачев. Денис Тимофеевич.

Марии бросилась в глаза похожесть капитана с Андреем. Скорее всего, почти одного с ним возраста, такой же высокий и широкоплечий, как и Андрей, с такой же огрубевшей от солнца и ветра кожей на руках и лице, с обветренными губами (верхняя даже треснутая до крови), да и волосы капитана очень похожие на волосы Андрея, только глаза совсем не такие – карие глаза.