Жмакин
Шрифт:
— Будешь со мной пить? — спросил Жмакин.
— Спасибо, — сказал Женька.
Он пил и рассказывал о модели шаропоезда, которую строит «некто Илька Зайдельберг».
— А Клавдя где? — спросил Жмакин.
— Пошла с ребенком гулять, — ответил Женька и опять стал рассказывать о шаропоезде.
Они играли в шахматы, и Жмакин прислушивался к тому, что делалось внизу. Хлопала дверь — Корчмаренко таскал в кухню наколотые дрова и переругивался со старухой. Потом вдруг сложенные дрова с грохотом обрушились.
— Шах
— А где нынче Клавдии муж? — спросил Жмакин.
— Шах королю, — повторил Женька.
— Сдаюсь! — сказал Жмакин. — Где Клавдии муж, Женька?
— По-нарочному сдались, — сказал Женька, — вы ж могли во как пойти. — Он показал, как мог бы пойти Жмакин. — Верно?
— Верно, — согласился Жмакин, — она что, с мужем не живет?
— Кто она?
— Да Клавдя.
— Ах, Клавдя? Нет, не живет, — рассеянно сказал Женька, — у нее муж пьяница, она его выгнала вон.
— Здорово пил?
— Ну, говорю, пьяница, — сказал Женька, — орал тут всегда. Босяк! — Он кончил расставлять фигуры, помотал над доскою пальцами, сложенными щепотью, и сделал первый ход. Глаза у него стали бессмысленными, как у настоящего шахматиста во время игры. — Босяк, — повторил он, уже с иным, сокровенно-шахматным смыслом, — босяк…
Всю игру он повторял это слово на разные лады, то задумчиво-протяжно, то коротко-весело, то вопросительно.
— И что ж, она не работает? — спросил Жмакин. — Так и живет?
— И живет, — сказал Женька, — и живет. — Его глаза блуждали. — И живет, — без всякого смысла говорил он, — и живет!
Жмакин с трудом удержался от желания шлепнуть Женьку ладонью по круглой голове. Наконец доиграли. Солнце светило прямо в лицо. Женька сидел розовый, курносый, вопросительно склонив белобрысую голову набок.
— Еще? — подлизывающимся голосом спросил он.
— Будет, — сказал Жмакин и лег на кровать, подложив руки под голову.
Тогда Женька стал играть сам с собою. Он сопел и хмурился. Его волосы золотились на солнце.
— Женя, — спросил Жмакин, — а где Клавдя работает?
— На «Красной заре», — сказал Женька, — на заре. И на заре и на… — Он помолчал. — На Красной заре и на Красной заре, на Красной заре и на Красной заре, — лихорадочно быстро забормотал он, — на Красной заре…
— А как же ребенок?
— Что?
— Я спрашиваю — ребенок как?
— Какой ребенок?
Жмакин отвернулся к стене. Женька ничего не понимал. Он все еще бормотал про Красную зарю. Потом пришла Клавдя. Жмакин спустился вниз. Корчмаренко, старуха и Клавдя — все втроем — раздевали девочку. Корчмаренко держал ее под мышками, Клавдя снимала малиновые рейтузы, а старуха возилась с туфлями. Девочка не двигалась — красная, большеглазая, строгая, только зрачки ее напряженно и смешно оглядывали всю эту суету.
— Какова невеста, —
— Папаша, не орите ей в ухо, — строго сказала Клавдя, — опять напугаете.
Девочку раздели, и она, переваливаясь с боку на бок, мелкими, аккуратными шажками пошла вон из комнаты.
— У-ту-ту, у-тутушеньки, — вдруг крикнул Корчмаренко и сделал такой вид, что сейчас прыгнет.
— Папаша! — строго сказала Клавдя. Она, с улыбкою глядя на семенящую дочь, шла за ней — несла ее верхнее платье.
— Большая, — сказал Жмакин.
— А чего ж, — ответила Клавдя.
— На вас похожа?
— Вся в отца, — сказал Корчмаренко, — такой же бандит будет.
Они вышли в переднюю за девочкой.
— Долго ж вы спите, — сказала Клавдя, по-прежнему следя за дочерью, — я думала, до вечера не проснетесь.
— А чего ж, — передразнивая Клавдю, усмехнулся Жмакин.
Она коротко взглянула на него и тотчас же вся покраснела.
— Может, в шахматы сыграем? — предложил Корчмаренко.
Жмакин отказался. Он немного поболтал со старухой в кухне, дожидаясь, когда выйдет Клавдя. Но она как нарочно долго не выходила; было слышно тоненькое пение — она пела дочке и не выходила ни в переднюю, ни в кухню. Он постоял в передней, потом сразу вошел к ней в маленькую, тепло натопленную комнату. Клавдя с дочкой сидели на полу, на коврике, возле избы, выстроенной из кубиков. В избе был слон — голова его с блестящими бусинками-глазами торчала в окошке, у хобота был насыпан овес.
— Заходите, заходите, — сказала Клавдя, опять краснея и стараясь закрыть юбкой ноги, — мы здесь дом построили.
— Клавдя, — сказал Жмакин, — поедем сегодня в город, в театр.
Она молчала, потом осторожно отвернулась.
— Не хочешь? — спросил он.
— Почему, — сказала она, — только в какой театр?
— В любой.
— У вас билетов еще нет?
— Купим, — сказал он, — в чем дело! Пара пустяков.
Он стоял, не зная, что делать в этой маленькой, ярко освещенной и тепло натопленной комнатке. Даже руки ему было некуда девать. Девочка смотрела на него серьезными круглыми глазами.
— Как тебя зовут? — спросил он, садясь на корточки и разглядывая ребенка так же, как разглядывал бы мышь или ящерицу.
— Мусей ее зовут, — сказала мать…
Жмакину показалось, что он уже достаточно поговорил с девочкой; он поднялся и спросил, не пора ли уже собираться. Сговорились, что он будет ждать Клавдю на станции; вместе выходить не стоило — Корчмаренко задразнил бы потом.
— Он привяжется, так не спасешься, — сказала Клавдя, не глядя на Жмакина, — засмеет до смерти.