Жнецы Страданий
Шрифт:
Женщина горестно покачала головой.
– Пускай Ива со Сдевоем малышей вперед поведут. Ты-то еле ноги волочишь. Мы с тобой за ними пойдем, – с мольбой в голосе начала она.
Дивен отрицательно покачал головой.
На вид мужчине было лет сорок. Крепкий, жилистый, наполовину седой, но по-прежнему красивый. Для нее – так самый красивый на свете. Вот только бледный почти до прозрачности. Ни кровинки в лице. И иней на волчьем воротнике не тает от дыхания.
– Пойдем со всеми. В другой раз отдохну. Опасно здесь. Вместе держаться надо. Сейчас ребятишки поедят – и двинемся. Да и холодно…
Он
– Так не дойдешь ты! – со слезами в голосе воскликнула женщина.
– Дойду. Позади всех тащиться не дело. Успею еще бока на полатях отлежать.
Женщина про себя вздохнула: «Добрести бы еще до этих полатей!» Но промолчала. Знала – мужа не переупрямить.
Дети жадно вылизывали опустевшие плошки, но видно было, что впервые за долгое время сомлели от сытости, согрелись и порозовели даже. Уже не галдели, как стайка воробьев, смотрели осовелыми глазами, с трудом моргая тяжелыми веками. Им бы поспать, в силу войти. Хоть седмицу на месте посидеть, не скитаться по сугробам, а нежиться у теплой печи.
Хрустнула ветка. Женщина испуганно вскинула голову. На поляну вышла Ива, несущая в связке несколько зайцев. Значит, будет ужин. Сейчас русакам перережут шеи, сольют кровь, обдерут…
– Ну, ребятня, скоро пойдем. – Дивен поднялся на ноги и внезапно покачнулся. Оперся о плечо испуганно охнувшей жены, а потом повалился обратно в пышный высокий сугроб. И снег на его лице уже не таял.
7
Когда она проснулась – и сама не поняла. В студеннике дни короткие, да из-за ставней света не видно. Хотя ей теперь было все равно, день или ночь на дворе. Не об этом думалось.
О чем?
А о том, что одиночество, оказывается, может душить. Как будто сжимает горло невидимая рука и нет сил сделать вдох. И сердце бьется бешено, и грудь болит, и тело сотрясает дрожь. И хочется одного лишь – вырваться из тяжелых, давящих стен, и бежать, бежать, бежать… Куда угодно, но бежать. Ускользнуть из древней крепости, что по капле высасывает жизнь. Хоть на мгновение оказаться на свободе, где нет окровавленных тел, синюшных покойников, нет живых, но безнадежно мертвых в душе людей.
На волю! Прочь, прочь, прочь!
Айлиша бежала по темным коридорам, рвалась, как птица из силка, в снежную пустоту. Забыла о любимом, о каре за побег из Цитадели, о Ходящих. Ни о чем не вспомнила. Запамятовала даже обуться. Как была босая, в измятом ученическом платье, без кожуха, выскочила на мороз, пролетела мимо стоящего у ворот стража из старших выучей и помчалась в холодный безмолвный лес.
Кто знает, сколько неслась беглянка, не чувствуя под собою ног, не ощущая холода. Только молнией ударило в висок: «Тамир!» И будто на стену напоролась со всего размаха, упала в сугроб. Как могла забыть о любимом? Как? Нет ответа. А падающий снег ложится на промокшую от пота рубаху. Ему, бесчувственному, все равно, кого своим саваном накрывать – мертвых ли, живых…
И только громада Цитадели возвышалась позади, словно скала, готовая вот-вот обрушиться и погрести под собой всякого, кто осмелился усомниться.
Внезапно всплыло в памяти лицо Лесаны, стоящей у стола с растерзанным ратоборцем. Окаменевшее лицо, спокойные бесстрастные глаза, плотно сжатые губы. И словно проступают под бледной кожей другие черты. Незнакомые. Жесткие. Нет ямочек на нежных щеках. Да и от самих-то щек давно ничего не осталось. Нет тяжелой русой косы, нет озорного блеска в глазах. Ничего больше нет. Есть застывшая личина молодой девки, познавшей и увидавшей к двадцати веснам то, что многие и на старости лет не узрят. Не оттого ли такой пустой, такой остановившийся взор у нее? Нет больше задушевной подруги, есть безжалостный вой, что и упыря упокоит, и лучшему другу нить жизни, не задумываясь, перережет…
Назад в свой покойчик Айлиша брела, будто на спине у нее был приторочен короб с камнями. До прихода Майрико просидела, бездумно глядя на светец, запретив себе даже в мыслях бояться, что Тамир – ее Тамир! – как и Лесана, изменился.
…Через два дня, впрочем, судьба-лиходейка снова показала юной целительнице волчий оскал. Видимо, Хранители решили, что чашу разочарований она покуда до дна не испила.
– Ныне в мертвецкую иди, – бросила наставница девушке, едва та переступила порог лекарской. – Да живее, ждут тебя там. Еле носишь себя. Расплескать, что ли, боишься?
Послушница задохнулась в молчаливом ужасе. Одно дело зайти в покойницкую, где люди лежат, другое – туда, где нежить.
Захотелось, как в детстве, зажмуриться, затопать ногами, закричать, но… Айлиша кивнула и вышла. Если бы ей по пути не встретился старший выученик Донатоса Велеш, долго бы еще она набиралась мужества распахнуть дверь каземата. Но взрослый парень не терзался, потянул тяжелую створку и втолкнул дрожащую девку внутрь.
Выученица ввалилась в просторную холодную залу, освещенную множеством факелов, и с ужасом увидела у одного из длинных столов Тамира. Вот только этот Тамир знаком ей не был. Лицо у него оказалось непривычно жесткое, в уголках губ пролегли суровые складки и между бровями угадывалась упрямая морщинка. Даже темные, ввалившиеся от недосыпа глаза и те глядели куда-то сквозь целительницу. Ни словом, ни взглядом парень не выказал ей своей радости. Не расцвела на отчужденном лице улыбка. Будто не живой человек был, а мертвяк.
– Что застыла? – Из-за широкой опоры вынырнул Ихтор. – Иди вон к столу.
И кивнул куда-то в сторону.
– Делать-то что надобно? – не поднимая глаз от пола, глухо спросила Айлиша.
– Оборотня резать. Будешь запоминать, чем зверина от людей отличается.
– Зачем? – На мгновение девушка забыла о почтительности.
– Хм. Ну, представь, несут тебе болезного, всего в ранах, в крови. Он стонет, жить хочет… Начнешь ты его лечить, Дар вливать, сил прибавлять, а он возьми и в благодарность обернись. Да и отгрызи тебе голову глупую. Понятно?
– Нет.
– Вот ты дура, прости Хранители! – устало вздохнул наставник. – Волколака в человечьем обличье видала? Умеешь его распознать? Нет? А должна. Мало того, ты еще знать должна, как у него нутро устроено, как убить его или жить заставить. А более всего знать должна, как его потрохами хвори людские лечить. С одной скотины ежели сала натопить, можно от затянувшейся сухотной троих человек на ноги поднять. Давай, шевелись!
Подталкиваемая в спину креффом, Айлиша боязливо приблизилась к дальнему столу.