Жнецы Страданий
Шрифт:
И в этот самый миг парень мягко притянул готовую разреветься послушницу к себе. Она впервые не воспротивилась, вжалась носом ему под ключицу и судорожно вздохнула, перебарывая слезы. Некоторое время они сидели, не двигаясь. А потом Лесана освободилась, кое-как совладала с горечью, разлившейся в груди, и, стараясь сделать вид, будто ничего особенного не случилось, полезла пальцем в горшок с медом.
Фебр молчал, наблюдая за тем, как девушка пытается не дать воли слезам. Она ела мед, и отсветы догорающего огня подсвечивали бледную кожу нежно-розовым… А парень жалел, что не знает таких слов, какими мог бы сказать ей о том, как она сейчас красива. Эти узкие плечи, которые вопреки тяжелой
Он вспомнил, какой она была, когда Клесх только привез ее в Цитадель. Как было жаль пригожую девку – нежную, словно цветок медуницы, с толстой, свисающей до крутых бедер косой. Как она дичилась и боялась всего, как пыталась скрыть свой страх! Как грозила ему – взрослому парню – расправой, сама же в душе тряслась от страха. А он злился, понимая, что в ее глазах выглядит злым чудищем.
В каморке царила тишина. Милад и Велеш ушли как-то совсем незаметно. Очаг почти прогорел, но глаза, привыкшие к полумраку, легко различали сидящую рядом девушку. Она снова зачерпнула из горшка вязкий мед…
Фебр перехватил тонкое запястье и, глядя Лесане в глаза, мягко поднес ее палец к своим губам. Осторожно снял сладкую каплю, задев языком и губами теплую кожу.
Даже в темноте было видно, какой яркой краской залилась девушка. Стесняется.
– От тебя пряниками пахнет, – улыбнулся парень, незаметно придвигаясь ближе.
Узкие ладони сразу же уперлись ему в грудь. Фебр замер, не желая принуждать или настаивать. Только провел кончиками пальцев по гладким волосам. Лесана загорелась еще пуще. В груди у нее закручивался настоящий смерч, который свивал в тугой жгут противоречивые чувства – страх, оторопь, смущение, удовольствие.
Его лицо было так близко… И когда мягкие губы коснулись щеки, показалось будто теплая волна пронеслась по телу.
Парень отстранился, чтобы не пугать, дать возможность вырваться, если его прикосновения так ей не по сердцу… Но девушка повернулась к нему и пытливо заглянула в глаза, словно желая прочесть в них – не насмехается ли он над ней, не хочет ли обидеть? Он не хотел. И она легко поняла это по внимательному, полному надежды взгляду. А потому потянулась сама, опуская ресницы.
Их губы сомкнулись, и у Лесаны от сладкого томления зашлось сердце. Теплые ладони мягко гладили ее спину – от плеч, вдоль лопаток, к пояснице, наверх по позвоночнику, снова к плечам. Если бы он сразу полез тискаться, стал запускать руки под рубаху, она бы испугалась и вырвалась. Возможно, они бы даже подрались. Но он не пытался навязать ей свою ласку, давая время привыкнуть к прикосновениям.
Она дышала тяжело, но в глазах отражалось смятение. Фебр целовал мягкие, сладкие от меда губы, ловил прерывистое дыхание, зарывался пальцами в гладкие волосы на макушке. Девушка в его объятиях напряглась, как тетива, но через миг прильнула, выгибаясь, пытаясь согреться его теплом, его нежностью.
Лесана не поняла, как так получилось, что он незаметно опрокинул ее на спину и скользнул руками под рубаху. Она почувствовала прикосновение шершавых ладоней к горячей обнаженной коже, и по телу хлынули волны мурашек. Девушку встряхнуло от хмельного восторга, когда мягкие губы коснулись пылающего живота, поднялись к груди, потом к шее и снова прильнули к ее пересохшему рту.
Казалось, он пьет ее дыхание, ее стоны, слушает бешеный стук ее сердца. Ни разу Лесана не испытывала подобного. И с Мирутой, которого, как она считала, любила, который всякий раз пытался ее облапить – было не так. В его прикосновениях и поцелуях не таилось столько сдерживаемого порыва и чуткой нежности. Он никогда не дотрагивался до нее так осторожно и так бережно. В его ласках были напор и желание поскорее получить то самое, ради чего он столь жаждал свадьбы.
В прикосновениях Фебра, который легко мог уложить с десяток таких, как Мирута, мог вышибить дух из Ходящего или бестрепетно всунуть собственную руку в зубы кровососке, так вот, в прикосновениях человека, легко способного убивать и мучить – в них не было жадности и грубости. Его не хотелось оттолкнуть или осадить. Ему она верила. Как верила в то, что он не причинит ей боли.
Фебр неторопливо снимал с девушки черные одежды, наслаждаясь трепетом ее теплого тела и тем, как она содрогалась от нетерпения, тянула его за плечи. Он прильнул к ней, боясь причинить боль, но уже не в силах сдерживаться. А когда она вздрогнула от движения его бедер, замер, целуя запрокинутое лицо. В широко распахнувшихся синих глазах Лесаны плыл туман отрешенности, а припухшие от поцелуев губы манили…
В тусклом свете угасающего очага на жестком полу бились в сладкой агонии два молодых тела. И в этот миг для них не существовало ни боли, ни страха, ни Ходящих, ни Цитадели. Была только хмельная дрожь и ликующая радость, превращающая сердцебиение в грохот набата, стон в крик, а боль в наслаждение.
В кольце теплых сильных рук оказалось удивительно уютно. Лесана слушала ровное дыхание Фебра и молчала. Молчал и он. Целовал ее макушку и не говорил ни слова. Им просто было хорошо и не хотелось разрушать это блаженство ненужными разговорами. Любые слова станут лишними. Что он ей скажет? Что любит? Она это поняла. Что она ему скажет? Что ей было хорошо? Он тоже это понял. Попросит не бросать? Он все равно бросит. Попросит быть верной? Она все равно не будет.
Их счастью оставалось длиться не больше трех седмиц, и не следовало его омрачать безрадостными разговорами. Нужно было просто наслаждаться друг другом столько, сколько отпущено.
Поэтому, когда он снова опрокинул ее на спину и принялся жадно целовать, она не возразила, не отстранилась, не явила ложную стыдливость. За стенами Цитадели уже наверняка рассвело, но крошечное окно-продух в их куту было заволочено, и свет в каморку почти не проникал. Как же хорошо, что никто не кинется их искать.
Они провели в своей клетушке, наверное, половину дня и почти не разговаривали. Все долгие обороты времени они не столько предавались телесной радости, сколько просто обнимались. Фебр изучил все ее тело, силясь навсегда запомнить каждую родинку, каждый оставленный беспощадным кнутом шрам, каждую впадинку. Он гладил ее без остановки и что-то шептал. Дыхание шелестело у самого уха, и Лесана, закрыв глаза, отдавалась этой ласке, которая не требовала ничего взамен. Девушка жалась к сильному парню, не стесняясь ни своей, ни его наготы.
Хотелось, чтобы это никогда не заканчивалось… И все же она понимала – это продлится недолго. Оттого в душе рождалась такая высасывающая, такая судорожная нежность, какой, наверное, никогда нельзя испытать, зная, что чувство будет жить долго, а любимый останется рядом на годы. Их скоротечная радость была слишком хрупкой и оттого только более желанной.
Следующие дни были одновременно и бесконечными и стремительными. Лесана и Фебр по-прежнему уходили из Цитадели в весенний лес. Она по-прежнему нападала, а он нещадно бил, не жалея, несмотря на то, что между ними происходило. Однажды он ударил так, что девушка, увертываясь, оскользнулась и упала всем телом на неловко выставленную руку. На миг Лесана потеряла сама себя, задыхаясь от боли. Голос супротивника звучал где-то далеко, а мир вокруг кружился.