Жница в зное
Шрифт:
Акеми жадно смотрела на действо, которое совершали уже все пары под необузданно нервный и будто рвущийся из-под спуда бой барабанов. Она пританцовывала перед окном, виляла бёдрами, поглаживала себя по ляжкам, нетерпеливо повторяла движения тех, что совокуплялись около костра. В ней нарастала, раздражая её, неутолимая требовательность. Акеми ощутила себя столь обделённо-одинокой, что метнулась к постели и едва не забилась в рыданиях. Минуту-другую лежала недвижно ничком, скрипя зубами. Затем села, подобрав под себя ноги, хлопнула в ладоши: явилась служанка.
— Позови Мишори! — грубо приказала госпожа. Это было её первое распоряжение, и отдала она его, полная злости.
Вошедшая
— Поди к окну, посмотри — что это там? — сказала Акеми резко и смущённо.
Женщина поглядела в окно, подошла мелкими шажками к госпоже, сказала преувеличенно испуганно: она не думала, что невольников именно в эту ночь охватит неистовство… Стала озабоченно объяснять: в именье семьдесят буйволов и буйволиц, более ста коров, конский табун. Для обращения с племенными быками и жеребцами, для забоя крупных животных необходимы дюжие мужчины. Те же, чей орган всегда вял, словно подпорченный банан, не обладают достаточной силой мускулов. Как должно было поступить, дабы и иметь нужных работников, и не допускать греха, при котором мужчина вонзает свой орган в женщину? Разум подсказал, что следует покупать невольников-педерастов и именно таких, что совершенно не терпят женщин.
Акеми вспомнила, с каким выражением ужаса питомицы храма рассказывали: иной мужеложец может, при случае, овладеть и неопытной девушкой, обойдясь с нею, как со своим любовником: всадить фаллос в её нежный задний проход. От страха и мучений девушка обычно навсегда теряет дар речи… Молодая хозяйка сердито спросила: уверена ли Мишори, что никому из педерастов не вздумается принудить к греху невольницу. Управительница отвечала: она готова поручиться за всех мужеложцев в именье, ей известен и нрав каждого и общая их черта: пренебрежительное равнодушие к женщинам. Случалось, что невольница, покоряясь зову плоти, пыталась соблазнить кого-либо из мужеложцев. Тот разражался презрительным смехом и поднимал крик, яро стараясь выставить искусительницу на позор.
Мишори поведала, как подогревается враждебность педерастов к женщинам. Перед Новым годом и осенью, в Праздник Земных Даров, мужеложцев запирают в загоне, заблаговременно освобождённом от скота, и женщины, всходя на особый, устроенный для этой цели помост, плюют на мужчин, осыпают их насмешками, бранью. Акеми вообразила зрелище и подумала: теперь зависит от неё, прекратить ли подобное или, наоборот, сделать так, чтобы педерасты чаще подвергались поношению. У неё будет время поразмыслить об этом, решила она. Управительница между тем говорила, прислушиваясь к звукам музыки: остановить разгул сейчас было бы непросто. Мужеложцы, если им помешать, начнут бесноваться, и их крики уже не дадут уснуть. Лучше их не трогать, они скоро поистратят пыл и затихнут сами. В другой раз, заверила Мишори, они не соберутся вблизи господского дома, уж она позаботится об этом.
Акеми вдруг поняла, что лишается развлечения. Можно было приказать: пусть их собираются… Но что тогда управительница подумает о своей госпоже?
На следующий день Виджайя попрощалась с Акеми, предварительно осмотрев с нею хозяйство и съездив к полю, засеянному пшеницей. Невдалеке дремотно голубела, лучисто отражая солнце, поверхность пруда. На насыпи плотины густо рос колючий кустарник, чьи длинные цепкие корни скрепляли слой земли, усаженный камнями. По полю расходились водоотводные канавы. Когда установится нещадный жар и ниве будет недоставать влаги, откроется ход в плотине, запертый прочным заслоном из кедровых брусьев, и по канавам говорливо заструится вода. На пригорке, откуда хорошо видны и поле и пруд, высоко возносит соломенную кровлю хижина. В знойное засушливое время здесь живут невольницы, что заботятся об увлажнении поля. Лишь восьми молодым женщинам под силу вращать ворот, который поднимает заслон.
Виджайя посоветовала хозяйке не доверять работницам и чаще бывать на поле, проверяя, как пшеница пойдёт в колос, как будет наливаться спелостью зерно.
— Не может быть ничего разумнее беспокойства об урожае и о хорошем приплоде скотины, — наставница со значительностью сдвинула красивые брови. — Оделишь храм богатым пожертвованием, и мать-жрица искренне пожелает тебе отрады. Не станет призывать на тебя кару небес, если заведёшь пекаря, чьё искусство тебе понравится. Он научит тебя разбираться в печёном, сдабривая его по твоему вкусу маслом, пряностями и мёдом. Горячее и сладкое вдохновит твой ум, и он будет выпекать мудрости из теста старания, замешенного на свежем опыте. Ведь наш разум — тоже пекарь, ибо как тому приходится терпеть жар печи, так и разуму достаётся от жара нашей плоти…
Акеми, благодарная и грустная, обняла наставницу и стояла на дороге, пока виднелся возок, ставший таким привычным. Остаток дня она расспрашивала управительницу о делах, оглядывала кладовые с добром, а лениво-тихой ночью лежала без сна — вся в желании огромного урожая и приплода скотины, вся в мечтах о мудростях пекаря-разума и просто о пекаре, мускулистом, ловком, умелом, с упоительно жадными глазами. Не выдержав опаляющей пустоты, она позвала Мишори: хотелось знать, как эта женщина, которой ныне было лет тридцать пять, переносила в молодости воздержание. Хозяйка начала исподволь: те же ли порядки соблюдались в именье при отце?
— Господина все слушались! — с радостной улыбкой ответила управительница.
Акеми полагала, что отец, отдавший её на воспитание в храм, весьма почитал богов и усиленно радел о благочестии. Она поинтересовалась хитростями, к которым он прибегал, следя за поведением невольниц.
— Он всё видел и всё понимал! — произнесла Мишори, показывая, что для неё истое счастье — восхищаться незабвенным господином.
Акеми подумала, что на её месте вряд ли была бы более открытой.
— В храме я научилась ценить ум… — начала она лукаво-приятельски, — ты с умом ведёшь хозяйство, мне пока не за что тебя упрекнуть. Ты была бы достойна награды, если бы только ничего от меня не скрывала. Мне очень не нравится, когда от меня утаивают что-либо, — холодно закончила госпожа.
Мишори молча выдержала её взгляд. Хозяйка вздохнула и сказала с подкупающей доверительностью:
— Все эти годы я тосковала по родному дому. Мне хочется поболтать с той, кто помнит меня маленькой… Вели служанке: пусть принесёт сладкого вина.
Горел фитиль, плавая в масле светильника, искорки играли в налитых до краёв пиалах на столике, за которым сидели Акеми и управительница. Её не развеселило лёгкое вино.
— После утомительного дня к покою приводит арак, — проговорила она с кроткой заботливостью.
Хозяйка приказала подать арак, крепкий напиток, который она ещё не пробовала; он вызвал у неё отвращение, тогда как Мишори сделала несколько больших глотков и съела сыру.
— Ах, госпожа! Ваш отец выливал в пиалу с араком сырое яйцо, — вспомнила она.
Акеми, заметив, как порозовело её лицо, спросила пытливо:
— Скажи, а отец строго наказывал невольниц, уличённых в грехе? Если бы… — продолжила она с милой мягкостью, — он тебя застал с мужчиной, что последовало бы?
— Он пронзил бы кинжалом мою печень! — вырвалось у женщины, вздрогнувшей от страха.