Жонглеры
Шрифт:
Мастер Артюше попался из «дедушек». Была у нас группа преподов, мальчишки за семьдесят, все бывшие фронтовики, люди по большей части несгибаемые, бескомпромиссные и упрямые.
Артюшин же Василь Платонович был еще и фанатичным украинским националистом, носил значок с жовто-блакитним прапором на лацкане и читал свой курс на «мове».
Артем тоже был изрядным упрямцем, кроме того, пожалуй, ему просто не надо было больше учиться, в отличие от меня. Он был вполне состоявшимся художником к тому времени, ему следовало работать самостоятельно,
И с мастером они, казалось, не сошлись.
Василь Платонович, сухонький старикашка, в усах, как у Тарасика, с бандитским ястребиным носом, останавливался позади Артюши, когда тот писал, и некоторое время молча раздражался, покачиваясь с пятки на носок. Потом не выдерживал.
– Шо ти робиш? Ну шо ти мастиш? Хiба воно тут так? Га?
– Так, – спокойно отвечал Артюша.
– Нi, не так! – Василь Платонович оттаскивал Артюшу цепкой лапкой от холста, выхватывал кисть, ловко смешивал на палитре краски и тянулся поправить.
– Василь Платонович, не лезьте в чужую работу. Это вам не забор – перекрашивать. – Артюша перехватывал мастера за руку.
– Так, так. А шо ж це? Я тебе питаю? Чи тобi повилазило, шо ти не бачиш? Чи в когось шось iз жопы виросло?
– У меня? Только ноги, – с тем же непоколебимым спокойствием отвечал Артем. – Из жопы растут только ноги, Василь Платонович, если вы вдруг не знали. Мы по анатомии проходили…
Василь Платонович беззвучно хихикал, отходил на пару шагов, упирал руки в бока и, хитренько поглядывая на Артема, начинал, угрожающе переходя на русский:
– Мехлевский, ты ж знаешь, шо я зверь?
– Знаю, Василь Платонович…
– Ты ж знаешь, шо на сессии будет море крови?
– Знаю, Василь Платонович…
– Твоей крови, Мехлевский!
– Да, Василь Платонович…
– Твою молодую кровь, Мехлевский, я буду пить на сессии стаканюрами, если ты не достанешь руки и очи из жопы и не приспособишь их к делу! Осознал угрозу?
– Да, Василь Платонович.
– Ото ж!
И на каждой сессии Василь Платонович валил Артюшу, ставил ему двойку по живописи.
Двойка по «спецу» – это было верное отчисление, но Василь Платонович строптивого ученика не отчислял, а настаивал на пересдаче. А пересдача – это три месяца самостоятельной работы.
Хитрый старикан бросал Артема в терновый куст.
Если кто-то из однокурсников жалел Артюшу и называл Василя Платоновича старым козлом, Артем вступался:
– Ты зря. Он молодец. Я на выставке его был зимой. Выставляется, прикинь, пишет! Восемьдесят два года! А он пишет! Мне не понравилось, конечно, я бы иначе сделал, но мы просто не сходимся. А так – он хороший художник. Врубной. Ты зря его козлом…
А с Майкой у Артема все было хорошо. Так хорошо, что зависть брала и всем, кто на них смотрел, сразу срочно хотелось жениться.
То есть они никому не говорили, что женаты, но выглядели как люди, долго и дружно жившие вместе, а не как влюбленные. Они не обнимались на публике, вообще ничего такого, только всегда ходили, держась за руки, хотя так могла сказаться многолетняя выучка системы «Штирлиц и его жена на свидании в кафе «Элефант». Да, все эти взгляды, они никогда не теряли друг друга из поля зрения и словно переговаривались: «Ты где?» – «Я – здесь, а ты где?»
Их взаимное притяжение было настолько велико, что им впервые за всю историю училища удалось примирить два вечно враждующих курса – живописный и оформительский.
Вальяжные живописцы традиционно презирали практичных оформителей, и те не оставались в долгу, а тут вдруг слились в большую общую тусовку, и вся эта тусовка вечно ошивалась на маленькой Майкиной кухоньке.
А, вот! Вот из-за чего они ссорились. Майка была очень хозяйственной, и Артем прекрасно готовил, но каждый из них втайне считал именно себя лучшим, чем другой, поваром, и на кухне они чуть не дрались.
– Не лезь! Уйди! Уйди отсюда, Мехлевский! Сегодня! Будет! Курица! В кляре! – шипела Майка, растопырив когти и наступая на Артема, чтобы оттеснить его от плиты. – С грибным соусом!!!
– С выгребным! Курица! В кляре! Лукина, ты совсем мозгами поехала! Еще бы козленок в молоке его матери!
– Ну если ты хочешь… милый… то завтра приготовлю. Нет, послезавтра. Завтра – сосиски в соевом соусе… А сейчас не лезь!!! Уберите его отсюда кто-нибудь, а то я за себя не ручаюсь!
Кто-нибудь обязательно находился, и Артема с хохотом оттаскивали от разъяренной Майки.
Он печально забивался в тесный угол между столом и холодильником, принимал позу умирающего лебедя и начинал заунывно стонать:
– Эта женщина меня убивает… Друзья! На ваших глазах гаснет светоч кулинарного искусства, я чахну в неволе…
– Как конь молодой, – саркастически заканчивала Майка.
– Тмин не забудь положить, – упрямо ворчал угасающий светоч.
И Артем перестал волочиться за женщинами. Они-то по-прежнему льнули к нему, как бабочки к цветку, а он был по-прежнему любезен, но – равнодушен.
Я про себя изумлялась – не верила, что такие люди меняются. Но Артем выглядел спокойным, счастливым и ни на кого, кроме Майки, не смотрел.
А потом все рухнуло.
Ну, не вдруг. Года полтора спустя у Артема началось то, что принято называть «творческим кризисом». И до чего же это паршивое время!
Когда это происходит в первый раз, ты думаешь: все, конец тебе пришел, из этой ямы не выбраться.
Сначала ты понимаешь: все, что ты делаешь, – полное дерьмо и чушь.
Потом ты понимаешь, что надо изменить. Понимаешь четко и ясно, видишь, как должен быть положен каждый мазок, хватаешь кисть, и… у тебя ничего не выходит. Все плохо. Все еще хуже, чем было. Усилия тщетны, результаты ничтожны.