Жребий брошен

Быкова Мария Алексеевна

Да и Рихтер тоже, прямо скажем, не малина… Я представила еще, как мне ясно, кратко, выразительно и аргументировано доказывают, что мой профессионализм близок даже не к нулю, а к отрицательной величине, и совсем уж затосковала. Невероятно, но Эгмонту удавалось то, к чему так безнадежно стремился директор, — он ухитрялся что-то во мне будить: не совесть, так чувство долга. Совесть во мне будил Марцелл. Представив, как опечалит бестиолога мое возвращение, я прониклась и исполнилась живейшего сочувствия.

— Яльга, чего спишь? — раздался веселый голос, и я мигом распахнула

глаза. Надо мной возвышался Хельги, и на меня падала коротенькая полуденная тень.

— Александр, — томно попросила я, цитируя какого-то из древних философов, — не заслоняй мне солнце!

— Нет проблем, — легко согласился вампир. Обернувшись, он заорал: — Эй, солнце, иди сюда!

Я заинтересованно вскинула брови, но через пару секунд была вынуждена их опустить. Вместо светила, наверняка расслышавшего зычный вампиров окрик, рядом со мной возник Генри Ривендейл — уже почти не кудрявый, а максимум слегка вьющийся. Пес радостно бросился к нему навстречу; я отметила, что девушки и собаки частенько совпадают в оценках, и пододвинулась, освобождая вампирам дорогу.

Вместо того чтобы проходить, Генри сел рядом — пес обиженно раскрыл пасть, ибо вампир занял точнехонько его место. Хельги, которому крыльца не хватило, широко зевнул и смачно потянулся, широко расправив черные нетопыриные крылья.

— Эй, — удивилась я, — а как они у тебя сквозь рубашку проходят?

— Элементарно, — поведал он, борясь со вторым зевком. — Через прорези.

— Нам взрыв показался или он в самом деле был? — небрежно спросил Ривендейл, щурясь на солнце сквозь челку.

— Был, — заверила я. — Еще какой. Меня чуть с кровати не сдуло… Что они там варят?

Герцог пожал плечами:

— А-а… какую-то мрысь. Полин пищит от восторга, говорит, большущая редкость.

— Ага, и все записывает, — подтвердил Хельги. — В то-олстую такую тетрадку. Как у нее все только в сумочку помещается?

— А это, — наставительно сказала я, — есть большая женская тайна. Почти как состав помад… правда, Хельги?

В следующий момент мне пришлось закрываться сразу от трех малых пульсаров, с завидной синхронностью рванувших в мою сторону. Делать их, несмотря на все старания Матильды, умели все: сразу по возвращении из военно-исторической командировки Эгмонт устроил практический зачет, по которому я получила первую в жизни тройку. Комментировать магистр ничего не стал, но первым, что мы увидели на следующем занятии, стал большой плакат «Скелет боевого пульсара».

— Язва ты, Яльга! — открыл мне Хох-ландию вампир, дуя на обожженные пальцы. — Кто, хотел бы я знать, на тебе женится?

— Мне тоже интересно, — безмятежно согласилась я. — Будь спокоен, за тебя я не хочу!

— Не любишь ты меня, — с печальной миной подытожил вампир. — И не понимаешь.

Я помотала головой:

— Наоборот, понимаю. Вот как понимаю, так и люблю!

— Да? — с подозрением спросил Хельги. Фраза явно показалась ему двусмысленной, но показывать этого он не захотел. — Ну тогда ладно. Живи пока.

— Уже живу…

Солнце жарило сверху, по-летнему торопливо посылая лучи во все, что подвернется. Мне давно

уже было жарко, но я не собиралась уходить: там, где я выросла, было куда теплее, и половину лыкоморского года я тихо мерзла, недобрым словом поминая местный климат. Так хоть сейчас отыграться, что ли!

— Яльга! — вывел меня из задумчивости Ривендейл. — Ты чего спишь?

— Я не сплю, я греюсь… И вообще, раз уж мне злобные алхимички поспать не дали, должна же я восстановить утраченное?

— Ладно, — подозрительно легко согласился Генри. — Тогда молоко мы выпиваем без тебя.

Я мигом распахнула глаза:

— Какое молоко?

Герцог пожал плечами:

— Ну какая разница? Ты же сама сказала, что хочешь спать…

— Генри, не буди во мне зверя!

— Это мгымбрика, что ли?

— Р-р-ривендейл!

— Хозяйка молока привезла, — объяснил вампир. — И творога, кстати. Там, кажется, притихли, значит, скоро обед. Для особенно сонных — завтрак. Но если ты предпочтешь досыпа…

В избе вновь громыхнуло, за окнами на мгновение вспыхнул синий свет. Рыжий пес тут же залился лаем.

— Но до обеда молоко может и не дожить, — прокомментировал Хельги. — Оно же ведь тоже реактив.

Я вскочила на ноги:

— Значит, его надо спасать! Все, кто любит меня, за мной!

— Скорее уж кто любит обедать… — ворчливо исправил вампир.

Но меня уже было не остановить.

Когда мы влетели в избу, опыты и впрямь уже кончились. Полин, сияя аки ясно солнышко, любовно протирала тряпочкой миниатюрный флакон из темного стекла. Еще пять флакончиков стояло перед ней на столе. Колдунья невозмутимо убирала в шкаф реактивы, а домовой мыл в ведре лабораторную посуду, недовольно ворча что-то про «вестимо, полдень, обедать надоть» и «избу взорвут — и не заметят». Нас тут же пристроили к трудовому процессу: Хельги погнали в огород за петрушкой, Генри — за шаньгами в погреб, а мне выдали тряпку и велели протереть стол.

Полин зевнула, изящно прикрыв рот ладошкой.

— Ох, как спать хочется… — поведала она, вставая на цыпочки, чтобы достать тарелки.

— Да уж понимаю, — хмуро согласилась я, чувствуя, как челюсти сводит зевком. — Что хоть варили?

— Варили? — Бранка повернулась ко мне и отточенным движением приподняла бровь. Кажется, сей жест был весьма популярен среди алхимичек, ибо Эльвира Ламмерлэйк выполняла его с тем же небрежным изяществом.

— Ничего мы не варили! — шумно возмутилась Полин, еще не доросшая до элегантных жестов. — Варят — картошку, которая в парадных мундирах! И еще овсянку там, гречку! А мы проводили экстракцию, реформинг и…

— Не надо! — быстро попросила я, зажимая уши. — А не то сейчас я расскажу, как сотворить малый боевой пульсар, да чтобы он летал, а не разваливался!

— Ты боевая магичка? — осведомилась магичка, усаживаясь на лавку. Взгляд у нее был на редкость пронзительный, почти как добрая шпага. — У кого учишься?

— У Рихтера.

— А-а. Знаю такого.

Хлопнула дверь, и на пороге, стукнувшись лбом о косяк, воздвигся двухметровый вампир. Одной рукой он потирал голову, в другой сжимал пучок петрушки.