Жребий
Шрифт:
– Вы не стрелять!
– продолжал надрываться мегафон.
– Ваш товарищ оставаться жив!
Как бы не так… Кодекс чести гласит: любой человек, захваченный в заложники, независимо от обстоятельств считается мертвым. Власти и частные лица не должны пытаться спасти его путем уступок террористам - или врагам, как в этом случае. Такое же правило распространяется и на пленных.
– Товсь!
– раздался рык полковника.
– Прости нас, хорунжий! Поразительно, но я услышал крик Сысоева. Потом сообразил, что
ветер дует в мою сторону. Казак, скорее
Танк двинулся вперед. Прости нас, Господи…
Я поднялся на колено и открыл огонь по вражеским пехотинцам. И тут танк словно подняло на столбе огня. Сработала противотанковая мина, поставленная Старостиным! Спасибо тебе, друг. Тебе уже ничто не поможет, но ты помог нам.
Я продолжал стрелять. И тут меня опрокинуло на землю, вырвало из рук винтовку. Попали. В глазах темнело, по телу расползалась предательская слабость. Встать, попробовать выстрелить еще раз. Нет, невмоготу…
Очнулся от боли. Меня тащили. Над степью грохотали выстрелы. Кто меня тащит? Куда?
С трудом разлепив глаза, я увидел небо. Мутное, затянутое дымом. Дым был повсюду - высоко в воздухе, над землей. Только плотность его менялась. Надо мной маячило бледное пятно - девичье личико.
– Ты кто?
– прохрипел я. Соображалось с трудом.
– Мария. Молчи, капитан, молчи. Береги силы. Сейчас, уже скоро. Еще несколько рывков - и мы упали в траншею. Да что же это?
Откуда тут траншея? Откуда эта Мария? Что со мной? Почему она назвала меня капитаном?
Я думал, что в укрытии девушка успокоится, а то и исчезнет - неоткуда здесь было ей взяться, - но она вновь потащила меня, уже по траншее. Боль структурировалась. Болела грудь и раненая прежде рука. Тяжко…
Свет начал меркнуть. Мы оказались в перекрытой щели. Кажется, ее отрыл Старостин, соединив с отдельно стоящим погребом в одном из подворий.
– Сейчас-сейчас, - шептала девушка.
– Переждем. Перестанут стрелять, я вызову подмогу, отнесем тебя к хирургу.
– Долго ждать, - хмыкнул я.
– Полтора дня еще.
– Почему полтора дня?
Ответить я не успел. Послышался страшный грохот, землю тряхнуло - и я потерял сознание, в который раз за последние несколько минут.
Очнулся, когда девушка поднесла к моим губам фляжку с водой, овальную, алюминиевую - где только нашла такую? Пить очень хотелось, и я с трудом напился - даже глотать было больно. Вода оказалась странного вкуса, и после того, как я утолил жажду, мне стало очень тоскливо.
В укрытии царил полумрак - свет попадал внутрь через неплотно пригнанные доски двери. И все же я мог разглядеть свою спасительницу. Выцветшая гимнастерка цвета хаки, такая же юбка, черные потертые сапоги. Пахло от девушки какими-то дешевыми, но приятными духами - кажется, ландышем. А еще - гарью и потом. В целом пахло приятно. Запахом живого человека…
– Как вы здесь оказались?
– прошептал я.
– Заметила вас, подползла.
– Я не о том… Откуда вы взялись на полигоне?
– На каком полигоне, капитан? Тут не учения. Идет война! Вам память совсем
– Война?
– переспросил я.
– Ну да, война…
– Лезут немцы, лезут, - глядя в одну точку, проговорила Мария.
– И когда это кончится? Но ведь остановим мы их, капитан? Остановим? За Волгу им пути нет?
И тут мне стало по-настоящему страшно. Когда в меня целился Пальцев, особого страха я не испытал. Да, умирать не хотелось, но тогда опасность была видимой и реальной. А эта сумасшедшая девушка, невесть как попавшая на полигон… Рассказывает о немцах… Какие немцы? Где? Последний раз мы воевали с ними в прошлом веке. Впрочем, в Поволжье немцев хватает и сейчас, но кто же станет с ними воевать? Да и одета девушка странно. Откуда у нее гимнастерка? Странные, непохожие ни на что погоны. Сумка с красным крестом… Почему она в сапогах, а не в ботинках, даже если предпочитает стиль «милитари»?
– Перевязать вас надо, капитан, - заявила девушка.
– Сейчас бинты достану…
– Обезболивающее есть?
– спросил я.
– Морфий? Нет, не положено.
– Какой морфий, детка? О чем ты? Стандартное обезболивающее! Армейский пакет! Да у меня же в куртке он должен быть. Посмотри в нагрудном кармане.
Девушка приблизилась. Совсем молоденькая и хорошенькая к тому же. Прямые черные волосы, собранные в хвостик…
– Здесь только обломки, капитан. Пуля разнесла коробочку вдребезги. Все пропиталось кровью.
Значит, крови не боится. Привычная. А гимнастерку и правда надо снимать. Чуть позже…
– Почему ты называешь меня капитаном, Маша?
– Так ведь четыре звездочки на погоне. Капитан, - робко улыбнулась девушка.
– Или вы моряк? Из морской пехоты?
– Нет, я пехотинец. Давай остановим кровь.
Маша неведомо откуда вытащила скальпель, аккуратно разрезала гимнастерку. В одном месте, в другом, постоянно тормоша меня, переворачивая с боку на бок. Опять стало больно, и я отключился.
В себя я пришел перебинтованный. Пахло йодом. Лежал я на земле, точнее - на шинели. Маша присела рядом.
– Температура поднимается, товарищ капитан. Нехорошо. А у меня нет ничего жаропонижающего. Как вас зовут? Я ведь и не спросила.
– Никита. Никита Волков.
– Автомат у вас интересный был. Его выстрелом разнесло. Трофейный?
– Нет, Машенька, наш.
– Самая новая разработка?
– Есть и новее. Ты кем работаешь, Маша?
– А я не работаю. После медицинского училища сразу на фронт попросилась.
Мне ничего не было ясно. Но я решил принять правила игры.
– Почему не в госпитале служишь, а на передовой, под огнем?
– Так уж сложилось, - потупила глаза девушка.
– Не поладила кое с кем. Знаете, бывает…
– Раненых с поля боя должны выносить мужчины-санитары. Разве нет?
– Кто же воевать тогда будет? Раненых таскать и девчонкам под силу. А вы воюйте.
Откуда-то с новой силой потянуло гарью. Как бы нам не задохнуться в этом погребе.
– Уходить надо, Маша. Тебе надо уходить. Я пережду.