Жрецы
Шрифт:
"Ага!
– загорелись глаза у Сыча.
– Начинается!"
Семен Трифонов продолжал:
– Пойду я теперь в Рыхловку и пожурю деревенских, зачем послушали они монаха и пролили понапрасну мордовскую и свою кровь...
– Всех дураков не переучишь!
– ухмыльнулся Сыч.
– Э-э, брат! Так нельзя говорить!
– возразил ему Рувим.
– Не знают они, что делают. Вот что.
Поднялся спор: кто ругал монаха, кто рыхловских мужиков, кто мордву. Больше всех горячился цыган. Он грозил перебить
– Мотри! Сердитый петух жирен не бывает. Мужика надо понимать. Я сам - крестьянин. Знаю.
Сыч посмотрел на Мотю и рассмеялся, но, увидев, что она не на его стороне, покорился, не стал больше спорить. Разговоры пошли о том, как понимать все происшедшее. И все согласились с Сычом, сказавшим, что это только "начало".
Семен Трифонов снова приготовился в путь. Его останавливали:
– Куда ты на ночь, борода? Еще разбойники убьют.
– Я сам разбойник, - сказал он с улыбкой, застегивая кафтан.
– Значит, решил?
– Да. Пойду. Ночью буду в Рыхловке. Время терять опасно.
XIX
В кремле, у острога под Ивановской башней, в маленькой каморке одноглазый с изрубленным лицом вратарь раздувал огонь.
Красный отблеск от печурки осветил в углу старуху. Настоящая ведьма, как в сказке: совиный нос, когти да глаза.
– Э-эх, и сердит же стал князь!
– задумчиво сплюнул в печку вратарь.
– Чего там! Так и пыряет!.. Все плачут.
– Барская воля! Кого хошь пыряй!..
Старуха взяла сухими пальцами горячий уголь, поплевала - уголь зашипел. Бросила с сердцем на пол:
– Ишь, бычится!.. Не хочет покидать. У, окаянный!..
– Ты кого?
– Дьявола!.. Господи, изгони его. Мутит он нас.
– Брось, убогая! В тюрьме дьявол - хозяин. Не изгонишь.
Вратарь ехидно улыбнулся. Старуха замолчала. Кто-то заглянул в каморку, крикнув:
– Сидишь?
– Сижу.
– Огонь?!
– Дую.
И опять дверь захлопнулась.
– Кто такой?
– Сенька-сыщик... Фицера ковать будут...
– Фицера? Ай да батюшки!.. Да что же это?!
– Прикуси язык, тля! Не велено! Повесют!
– Ну?
– Вот те и ну! Сенька-сыщик не зря окольничает, нараз подслушает... И, понизив голос, вратарь сказал: - Сенька домотал. Ночью возьмут. Мотри, молчи!
– Человек - трава!
– вздохнула старуха.
– Растет - живет. Выдернут нет травы!
– И чего приехал? Холоп - в неволе у господина, а господин - у затей своих. На грех в Нижний его занесло. Чего бы не жить в Питере? Не как здесь.
– Понадеялся: думал - отец!
– Ноне не надейся, не то што. Истинно. Вчера мордвин в сыск явился... из Терюшей - всех своих выдал... Логово разбойничье указал... Облаву губернатор готовит...
– Фицера пытать будут?
– Ощекочат, надо быть, опосля
Изрубцованный человек прошептал вдобавок:
– Скаредные слова про царицу молол. Сенька-сыщик все до крошечки за ним подобрал. Губернатор пирожок из них спек... Да в Тайную канцелярию и послал... Еврейку тоже ищут.
– Думаешь, кончат?
– А ты думаешь? Барским навозом острога не спасешь. У нас и мужичьего довольно...
– Невдачлив, невдачлив... Не в отца, - покачала головой старуха. Куды ж теперь богатство его пойдет? А?
– Впалые глаза блеснули алчно.
– В казну. Деньги не голова: и отрубишь - живут.
Отворилась дверь. Затрепетал огонь в печи. Вошел верзила, до потолка ростом, сиплый, сапожнищи с кисточками высоченные. В помещении сторожки сразу стало тесно. Широкий рот почти до ушей, лошадиные зубы, и нет ни усов, ни бровей, а борода козлиная, острая...
– На дворе теплынь, а ты дрова жжешь, - пробасил безбровый.
– Приказано вздуть... Ковать, што ль, кого - не знаю. А ты што бродишь?..
– По кремлевской стене лазал... Волгу глядел. Глаза режет, окаянная простору много. Не привык я.
– Э-эх и любопытно ты вчера бурлака пытал!.. Ну и ловкач! подобострастно засмеялся вратарь.
– Не хвали. Простая вещь! Ты сам-то нижегородский?..
– По староверству пристегнули... С Керженца я. Думал - помру, ан жив остался... В застенье и осел. Сторожем.
– Старуха чья?
– Мертвецов омывает... Здешняя. Так, живет.
– Дело! Хорошо у вас тут: вода, земля, лес - как корову дой! Не в Москве.
– Господь-батюшка от земли и велел кормиться!
– подала свой голос старуха, взглянув в лицо московскому кату*.
_______________
*аКааата - палач.
– Земля - божья ладонь, что говорить!
– Был ли у нас в соборе?
– Был. Князьям ходил кланяться. Собор большой, но с нашим Успенским не сравнять... На левом клиросе петь начну... Люблю!
Раздался шум на улице. Приоткрыли дверь. Потянулись с любопытством:
– Куда это стража?
– спросила старуха.
– Тебе што?
– угрюмо покосился на нее кат.
– Ой, дела будут!
– вздохнул вратарь.
– Мордвин напугал вчера и начальника... Воров много будет - тюрьмы не хватит... Губернатор успокоил: "В Волге топить станем!"
Палач недовольным голосом возразил:
– Зря губить - не годится. Человек - вещь божья. Надо понимать. Дерево губят и то со смыслом. Сначала обследуют, потом рубят: либо корабь строют, либо дом, либо гроб. А человек родится с мыслью... А какие мысли?! О господи! Ни в какой Библии, ни в каком Евангелии того не вынешь, что из человека перед его смертью. Иной раз и не разберешь - кто это в нем говорит. Он ли или дух какой, три голоса иной раз из него исходят...