Жрецы
Шрифт:
И лишь седьмой - обычный.
На нем богиня вела за руку героя.
– Видел, - повторил Иолай.
– Только не хочу я об этом говорить, Гермий. Одно жаль - не дотянуться мне до Олимпа, не быть на твоем месте, Лукавый! Ну да ладно, вот помру, спущусь в Аид, встречусь с Владыкой... отведешь мою душу, Гермий? Если нет, так я сам душу отведу!..
– Ничего не выйдет.
– Почему?
– Приказ Владыки. Чтоб ноги твоей в Аиде не было. Никогда.
– Это как?
– на мгновение растерялся Иолай.
– А вот так, лавагет! Что у Владыки на уме, то тьмой покрыто. Короче, не
Иолай встал.
– Изгоняете, значит?
– недобро усмехнулся он.
– Семья на Олимпе, тени в Аиде, Павшие в Тартаре - а Амфитрион-лавагет с Геи ни ногой?
– Впервой ли тебе?
– тихо ответил Гермий.
– Что скажешь, Амфитрион-Изгнанник?
– Скажу, Лукавый, но не то, что ты ждешь. Сказку расскажу. Жил на Крите медный великан Талос, неуязвимый исполин. И был у медного Талоса гвоздь в лодыжке, затыкавший единственное отверстие в единственной жиле Талоса. Знаешь, что было дальше, Гермий?
– Понятное дело, - удивился Лукавый.
– Гвоздь выпал, кровь вытекла, Талос умер. К чему твоя сказка, лавагет?
– А к тому, что герой должен быть - хоть один. Как гвоздь Талоса. Вырвет Семья последний гвоздь, вытечет людская вера, как кровь из медного тела - и лягут Олимпийцы мертвой грудой никому не нужного металла. Не говори потом, Лукавый, что я тебя не предупреждал!
Гермий сидел на пороге и смотрел вслед удаляющемуся человеку.
– Не скажу, - бормотал он глухо, - не скажу, лавагет... лучше бы ты ударил меня, что ли?
Крылышки на его сандалиях судорожно подергивались, словно пальцы умирающего.
15
Известие о том, что почетный гость уезжает, причем уезжает немедленно, ошеломило город.
Фиванцы изо всех сил пытались уговорить Иолая остаться на неделю... на три дня... на один!
– Иолай был непреклонен.
Ему даже показали такое священное место, о котором не знали наверняка - к добру оно или к несчастью; и потому старались замалчивать все, связанное с двойственной реликвией.
Местом этим была глубокая трещина в земле, на западе от города, возникшая совсем недавно и при странных обстоятельствах - Амфиарай-Вещий, предчувствуя разгром, умудрился-таки бежать из-под Фив на колеснице, но земля расступилась и поглотила аргонавта-прорицателя.
Никаких особых знамений при этом не произошло, и большинство ахейцев склонялись к мнению, что Амфиарая боги живым забрали на Олимп, одновременно недоумевая: зачем надо было ронять святого человека, чтобы потом вознести?
Иолай постоял над трещиной, плюнул в нее и велел запрягать.
Погостил, дескать, пора и честь знать!
– Может быть, мы в состоянии исполнить какое-нибудь твое желание? спросили фиванцы.
– Какое?
– криво ухмыльнулся Иолай, и горожане подумали, что не должен так ухмыляться молодой человек, не проживший и четверти века.
– У меня нет желаний. Разве что... когда я умру, похороните меня в толосе моего любимого деда Амфитриона. Договорились?
И, не дожидаясь ответа, пошел к колеснице, а фиванцы переглядывались за его спиной и шептались, что просьба (или шутка?) гостя граничит с кощунством.
В самый последний момент к Иолаю подбежала толстая, запыхавшаяся женщина в наспех накинутом пеплосе.
– Я, - забормотала она, - я сиделка... из дома Тиресия, господин мой!.. сиделка я...
– Умер?!
– болезненно сморщившись, Иолай придержал коней и зачем-то посмотрел в небо.
– Умер старик?!
– Нет, господин мой! Жив он, жив, только плох очень... утром лихоманка била, мы думали - все, кончился вещун! Выкарабкался... и слова разные говорил. Я решила - раз про Геракла, то надо бы тебе рассказать...
– Какие слова?
– Скажите Амфитриону... да-да, так и говорил, из ума совсем выжил! скажите, мол, Амфитриону, что Геракл умрет от руки мертвого. Пускай...
– Что - пускай?!
– Не знаю, господин мой! Не сказал. Пускай...
– и все.
Иолай выругался и взял с места в карьер.
16
Из Фив Иолай вернулся мрачным и неразговорчивым. На расспросы близких отвечал односложно, а Лаодамия, чувствуя, что эта тема ему неприятна, вообще старалась не касаться злополучной поездки.
Но постепенно все вернулось на круги своя - то ли Лаодамии удалось отогреть замкнувшегося в себе мужа, то ли покой захолустья и подаренная Иолаю вторая молодость взяли свое.
Филака неуклонно богатела, басилей Акаст души не чаял в новом родственнике, вовсю пользуясь его советами и обширными знакомствами, и нередко басилею казалось, что зять гораздо старше своих лет. А Иолай снова начал разъезжать, всякий раз шумно оповещая окружающих о своем отъезде но возвращался через несколько месяцев на удивление тихо, чуть ли не тайком, на обратной дороге представляясь всем Протесилаем из Филаки. Так что вскоре многие в округе (да и не только в округе) стали забывать, кто на самом деле является мужем Лаодамии. Протесилай [Протесилай (греч. "Иолай Первый" и одновременно - "Первый из народа"), сын Ификла, басилей Филаки - останется в истории Троянской войны, как воин, первым погибший под Троей; правда, после смерти, в отличие от других покойников, он является своей жене Лаодамии (в сопровождении Гермия), беседует с ней - и Лаодамия исчезает из Филаки, инсценировав самоубийство] какой-то... весьма разумный молодой человек... да, как же, знакомы! Чем знаменит? Чей сын? Кажется, Ификла, из местных, но точно не знаю, не удосужился как-то... Что? Иолай? Ну кто же не знает Иолая, сына ТОГО Ификла, возничего самого Геракла?! Только он давным-давно перебрался на Сардинию... или на Сицилию?.. ах, не помню, надо будет у Протесилая спросить - он наверняка знает!
Иолай действительно не раз плавал и на Сардинию, и на Сицилию: торговал, помогал благоустраивать ахейские колонии, приобщал островитян к микенским модам и эллинскому образу жизни, ну и, конечно же, к историям о богах, полубогах и о лучшем из смертных, Геракле - а как же без этого, особенно если из первых рук?!
В один из своих очередных приездов Иолай был немало удивлен, обнаружив на Сардинии новенький и весьма милый храм, воздвигнутый в честь... Иолая! Тем паче, что, по отзывам жрецов и прихожан, культ процветал.