Жуки на булавках
Шрифт:
– Дайте мне щетку, чистый воротничок и согласие на законный брак, – сказал Норфольк.
– Я согласна, – ответила вдова, подавая ему мыльную пену, – только кабинет в нашей квартире должен быть темный, а спальня в голубую полоску.
Через два года он прошел в парламент. Честное, зажиточное, британское солнце ласково освещало их первенца.
Французский рантье, верящий в своего духовника, морской флот и утренние газеты солидных издателей, требует совершенно иного юмора.
– Жерменочка, – говорит он жене, расстегивая две жилетных пуговицы и собираясь читать юмористический журнал, – отошли деток куда-нибудь дальше… Папа будет читать сатиру и юмор…
Расстроенный неприятностями на мировом рынке и собственными – на соседней фабрике, французский рантье требует от юмориста то же самое, что он ждет от молодого барашка: побольше сала. И съедает всю очередную похабщину, как волк курицу: с перьями, с хрустом и урчаньем.
Поставщики его знают, чем ему угодить, и поэтому типичный французский сатиро-юмористический опус таков.
– Жаннет, – обиженно сказал Жан Вальжан, вылезая из-под дивана, – чьи это ноги?
– Тебе показалось, – испуганно возразила Жаннет, пряча мужские ноги в желтых ботинках под ковер.
– И голова мне тоже показалась? – сердито сказал Жан, заметив длинную бороду, высовывающуюся из шкафа.
– Показалось, – ласково кинула Жаннет, запирая бороду.
– А чьи это трость, штиблеты и лысина высовываются из-за зеркала? – уже тоном недоверия спросил Жан.
– Мои, – уверенно кивнула Жаннет, – накидывая на зеркало манто, – теперь все дамы носят штиблеты и лысину.
– Ну, тогда, значит, мы одни, – успокоенно вздохнул Жан, наливая ликер.
Под столом кто-то закашлял басом.
– Когда я тебя полюбил, ты не кашляла басом, – ревниво заметил Жан.
– Я всегда теперь по четвергам кашляю басом, дорогой, – нежно целуя его, уронила Жаннет.
– Итак, ты меня любишь? – радостно вскрикнул он.
– Да, – хором ответило одиннадцать голосов.
Жан весело шел домой и смеялся над теми, кого можно обмануть. В руках у него было одиннадцать пар штиблет, четыре трости, восемь колец, не считая манто. Он лихо засвистел и свернул в апашеский кабачок. На церкви святой Кунигунды пробило семь часов.
Буржуазный юмор скандинавских стран изготовляется специально для отдыха между развеской сыров и оптовой торговлей и покупкой глубоких калош для блистающего здоровьем дедушки.
Этот юмор имеет чрезвычайно короткие формы и рассчитан на невиданные еще запасы веселья в человеческом организме.
Вот образец скандинавских юморесок.
– Корова, корова, дашь ли ты сегодня молока? – спросил хозяин фермы, закуривая трубку.
– Нет, – ответила корова и взмахнула хвостом.
Один состоятельный мельник вез в город на продажу жирную свинью.
– Не хочешь ли выпить водички, моя свинушка? – ска-вал мельник.
– С удовольствием, – ответила свинья, и они поехали дальше. Потом свинью закололи, а мельник женился. Все.
Нельзя, конечно, обойти молчанием и американский юмор. От Марка Твена в нем осталось ровно столько же, сколько от резеды после отдыха двух волов на цветочной клумбе. Американский бизнесмен не позволяет сатире и юмору касаться вопросов этики и морали. Для этого есть храм. Политики тоже. Для этого есть биржа, где каждому событию знают вкус и цену с точностью до одного цента. Юмор нужен только для тех моментов, когда бизнесмен едет на крыше двухэтажного автобуса, ему надоело жевать резину, и нет разговорчивого соседа или когда ему чистит ботинки на улице негр, с которым стыдно перекинуться словами. Тогда он вынимает из кармана пересыпанный крошками табака журнал и, сплевывая на сторону прорезиненную слюну, проглатывает услужливый рассказик.
Поставщики изготовляют ему материал в таком виде.
Бандит Джим Перкинс лихо выпустил пару зарядов в живот бродяге Билю, скрутил папироску и весело спросил:
– Не беспокоит?
– Немножко колет, – ухмыляясь, пробормотал Биль, разряжая в него браунинг.
– Придется умирать, – позевывая, заметил Перкинс, – а жаль. Сегодня хотел в десять вечера ограбить старика Ларкинса.
– Что ты говоришь, – удивился Биль, приподнимаясь на локте, – в десять часов я его граблю.
– Не спорь, Биль. Десять часов – мое время.
– Не спорь и ты, Джим. Лучше позовем сюда самого Ларкинса. Он-то ведь лучше знает, кто его должен сегодня ограбить.
Когда Ларкинс вошел, оба были уже мертвы.
– Мир их праху, – набожно процедил сквозь зубы Ларкинс, доставая у них часы и бумажники, – славные были ребята. Жаль, если бы пришлось их сегодня укокошить в десять вечера.
Это был первый честный заработок старика Ларкинса.
Так смеются на Западе. Каждый смеется, как может. Особенно, когда ему хочется плакать.
1934
Неосторожный Бимбаев
Трудно даже было представить, что в таком маленьком рыжем человечке, с непростительной щедростью осыпанном веснушками, могло накопиться столько капитальных знаний. И Бимбаев орудовал ими, как орудует кайлом терпеливый и деловой рудокоп, пробивая мощные пласты твердых пород.
Его с большой опаской звали в гости, потому что при появлении на столе простого кахетинского вина Бимбаев говорил мягко и вскользь!