Жуков. Маршал на белом коне
Шрифт:
На самом деле чувство юмора у Сталина было развито очень хорошо. Но даже завзятый юморист порой теряется, когда его вдруг задевают за живое. Кадры берлинской кинохроники, помноженные на газетные публикации, героем которых был Жуков, не просто задевали, а буквально разрывали кавказское самолюбие генералиссимуса.
Восхищённый поездкой по Советскому Союзу, в которой его сопровождал «старый друг», Эйзенхауэр пригласил Жукова в США. Поначалу Сталин счёл, что этот визит может быть весьма полезным.
«Однажды после заседания Контрольного совета, — пишет Жуков, — ко мне подошёл генерал Д. Эйзенхауэр.
— Очень
Я согласился.
— Так как ваши лётчики не знают условий полёта через океан и в Штатах, — продолжал Эйзенхауэр, — предлагаю вам свой личный самолёт “Крепость”.
Я поблагодарил Эйзенхауэра и доложил обо всём лично И. В. Сталину.
И. В. Сталин сказал:
— Ну что ж, готовьтесь.
К сожалению, перед полётом я заболел. Пришлось ещё раз звонить И. В. Сталину:
— В таком состоянии лететь нельзя. Соединитесь с американским послом Смитом и скажите ему, что полёт по состоянию здоровья не состоится.
Вернувшись в Берлин, я снова с головой ушёл в работу Контрольного совета».
Болезнь Жукова оказалась неопасной для его здоровья — дипломатической. Можно предположить, «переболев» ею, он на какое-то время приобрёл иммунитет от осложнений…
Элла Георгиевна Жукова вспоминала: «Отец был глубоко огорчён, когда не смог по приглашению Эйзенхауэра посетить с ответным визитом США. Сталин сначала поддерживал идею визита, но потом по причинам, о которых можно только догадываться, изменил своё решение. “К сожалению, перед полётом я заболел”, — пишет отец в своих мемуарах. И я понимаю, почему он изложил такую версию. Но мы-то знали… что его, по сути дела, вынудили отказаться от желанной поездки. Не исключаю, что таким образом ему указали на место…»
Они были солдатами в той жесточайшей войне XX века — Жуков и Эйзенхауэр. И сохранили тёплые дружеские отношения до конца жизни.
Глава сороковая
Дело авиаторов
«Если Сталин такой умный человек, то почему он верит наветам?..»
Офицер службы безопасности Сергей Марков вспоминал, что, когда Жуков в июне 1946 года приехал на похороны председателя Президиума Верховного Совета СССР М. И. Калинина, произошло нечто, что стало сигналом — отношение к Жукову со стороны Сталина изменилось решительно. «Жуков прибыл в Колонный зал Дома союзов, чтобы проститься с покойным, — рассказывал Марков. — И вот при выносе гроба и установке на артиллерийский лафет, за которым медленно двигалась похоронная процессия на Красную площадь, мы заметили, что Жукова потеснили с его привычного места — раньше он находился вместе с членами Политбюро, а теперь был вдали».
В марте 1946 года маршал выезжал из Берлина в Москву — на сессию Верховного Совета СССР, чтобы исполнить свои депутатские обязанности. Виделся со Сталиным. Докладывал обстановку. И вот, как только вернулся в Берлин и переступил порог штаба, раздался звонок.
— Правительство США, — как всегда, без предисловий сказал Сталин, — отозвало из Германии Эйзенхауэра, оставив вместо него генерала Клея. Английское правительство отозвало Монтгомери. Не следует ли вам также вернуться в Москву?
На такие вопросы отвечают немедленным согласием. Именно так ответил и Жуков, и голос его не дрогнул.
Жуков назначил своим преемником в Контрольном совете генерала Соколовского и отбыл в Москву.
Отзыв из Берлина не был простой кадровой перестановкой. Жуков в эти берлинские дни совершил одну непростительную ошибку. Свидетелем этого стал Эйзенхауэр, о чём впоследствии написал в мемуарах: «Жуков резко обошёлся со своим политическим советником Андреем Вышинским, предложив ему выйти из комнаты, чтобы мы могли конфиденциально переговорить». Такое Сталин прощал Жукову только на фронте, и то не всегда.
Жуков возвращался в Москву, уже зная, что его должность — первого заместителя наркома обороны — упразднена, что вместо неё введена должность заместителя по общим вопросам и на неё назначается Булганин. Начальником Генерального штаба — Василевский. А ему предстоит занять должность главнокомандующего Сухопутными войсками.
Когда Жуков приступил к исполнению обязанностей главкома Сухопутных войск, он сразу же почувствовал к себе настороженное отношение многих влиятельных лиц, в особенности из числа высокопоставленных партийцев.
Элла Георгиевна вспоминала, что семья заметила «перемену в настроении отца». «Казалось, что-то его постоянно угнетает и тревожит, он был задумчив и молчалив. Из услышанных разговоров мне запомнилась неоднократно повторённая им фраза: “Если Сталин такой умный человек, то почему он верит наветам?”».
В один из дней Потсдамской конференции Василий Сталин, в то время полковник, командир 286-й истребительной авиадивизии 16-й воздушной армии, встретился с отцом и в откровенном разговоре рассказал ему, почему в авиационных строевых частях «бьётся много лётчиков». После разговора изложил причины большой аварийности письменно: «Командование ВВС принимает от авиапромышленности дефектные истребители Як-9…» Сигнал полковника Василия Сталина подтвердил авиаконструктор А. С. Яковлев. Яковлеву вождь благоволил, всячески его поддерживал и поощрял, и потому его мнение стало решающим. 6 сентября 1945 года Яковлев направил на имя Сталина служебную записку, в ней выражал «серьёзную тревогу» по поводу отставания Советского Союза от США «в развитии реактивной и дальней авиации». Виновником отставания Яковлев назвал наркома авиационной промышленности А. И. Шахурина.
Возможно, полковник Сталин не опустился бы до кляузы. Дело с браком самолётов удалось бы решить, как говорят, «в рабочем порядке». Но тут произошёл случай, который взвинтил самолюбивого Василия. Жуков пригласил его и Серова на охоту. Появилось свободное время, и Жуков предался любимой с юности забаве. На охоте Василий хорошенько выпил и начал стрелять по бутылкам. Старые охотники знают, как отличить дилетанта, случайно взявшего в руки ружьё, от настоящего охотника. Первое: охотник в лесу никогда не напьётся; второе: не будет палить впустую. Жуков прекратил развлечение Василия грубым окриком: «Прекратить!» Василий не боялся никого. Мог нагрубить даже Берии. Но боялся двух человек: отца и Жукова.