Журавль в руках
Шрифт:
– Не спешите, – сказал я.
– Я не спешу. Видишь же, домой иду. Маша там с ума сходит. Вторые сутки… – Он опять обернулся и подмигнул мне. – А ведь меня боялись. Специально охотились. Слухи ходили, что я принц переодетый и с нечистой силой в друзьях… Вернусь. А то ведь как бараны, ну честное слово, как бараны.
И он пошел быстрее, словно спешил обернуться поскорее и заняться здешними делами – всерьез.
– А Маша? –
– Машу тебе оставлю, – сказал лесник. – Не бросишь?
Я не ответил.
Когда мы проходили открытой поляной, увидели слева столб дыма.
– Деревню жгут, – прошептал лесник. – Как бы не нашу. Кривой-то тетку Агаш вывести должен.
Я представил себе, как загораются сухие хижины. Каждая коническая соломенная крыша становится круглым костром.
Далеко, метрах в полустах, дорогу перебежал некул. Я успел хорошо разглядеть его крепкое мохнатое горбатое тело на длинных, как у борзой, тонких ногах.
– Видели?
– Стрелять не хочу без нужды, – сказал лесник. – Могут услышать. Я так думаю, он не за нами охотится. У них теперь жратвы будет достаточно – спешит туда, к горе.
– Вы думаете, что они могут нас здесь подстерегать?
– Вряд ли. Но чем черт не шутит? Последнее дело других дураками считать. Они же знают, откуда я в деревню приходил.
Эта мысль казалась мне почти нелепой, принадлежащей к другому слою сна
– к ночной части кошмара. Здесь не должно быть стражников, они исчезают утром.
Мы попали в засаду у самой двери в наш мир.
Стражники не осмелились к нам приблизиться, только окликнули издали: не были уверены, кто я такой. Мы побежали. До раздвоенной сосны было метров триста, но лесник вел непрямо к ней, а кустами, немного в сторону. Даже успел крикнуть:
– К нам не выведи, путай их!
Стражники стреляли из луков. Стрела вонзилась в спину лесника у меня на глазах. Он продолжал бежать, плутая между стволами, а черное оперенье стрелы, как украшение, покачивалось за спиной. Когда Сергей Иванович упал, стражники уже потеряли нас из виду, в чащу они не пошли.
Другая стрела прошила мне рукав, оцарапала локоть, повисла, запутавшись, в ткани рубахи. Я остановился, чтобы выдернуть ее. Вот в этот момент лесник и упал.
– Что с вами?
Не в силах поднять голову с выгоревшей желтой травы, он шепнул мне:
– Тихо.
Я дотронулся до стрелы, хотел выдернуть ее, но вспомнил, какие у стрел зазубренные, словно гарпуны, наконечники.
– Глубоко сидит, – прохрипел лесник. – Глубоко, до самого сердца. – В углу рта показалась капелька крови. – Не тяни… обломай…
Кто-то вышел на полянку. Я обернулся, шаря рукой по земле, где обронил топор, но не успел. Тяжелый удар пришелся по шлему и плечу. Я не потерял сознания, но упал, и боль была такой, что мне почудилось, я никогда уже не смогу вдохнуть воздух… Мне показалось, что я все-таки поднимаюсь, чтобы защитить лесника, потому что нельзя нам погибать здесь, в шаге от дома…
И тут я увидел, что над лесником склонилась Маша. Она гладила его по щеке, шептала что-то не по-русски, и, еще не сообразив, что это она ударила меня, приняв за стражника, я понял, что Сергей умер, – столько горя было в ее узких дрожащих плечах.
Почему-то, прежде чем подняться, подойти к ней, я принялся стаскивать муравьиный шлем, чуть не оторвал себе ухо, но все это было неважно, и неважно было, что не слушается рука и кружится голова, – я поднялся на колени и подполз к Маше. Она только мельком взглянула на меня.
– Скорей, – сказал я. – Они могут найти нас… Скорей.
Я не хотел думать, что лесник умер, – понимание этого отступало перед необходимостью как можно скорей перенести его обратно, домой. Если мы это сделаем, то все обойдется…
Я обломал стрелу у самой гимнастерки, мокрой от крови. Мы тащили Сергея лицом книзу, ни у меня, ни у Маши не оставалось сил, чтобы поднять его. Нам пришлось раза два останавливаться, чтобы отыскать дверь, и у меня тряслись руки от страха, что мы ничего не сможем сделать.
И когда мы, выбившись из сил, упали у самого шалаша, лесник сказал тихо, но четко:
– Ружье не оставляй.
– Господи! – ахнула Маша. – Какое ружье… какое еще ружье…
А я заставил себя подняться, пробежать по смятой траве к тому месту, где упал лесник, нашел ружье, взял почему-то и топор с двумя лезвиями, а когда вернулся, Маша уже наполовину втащила Сергея в шалаш, и я неловко, стараясь не упасть, помог ей протолкнуть его и самой втиснуться в черную завесу, бесконечную и краткую, и возвратить Сергея к себе, к болоту, соснам. Я знал, что если все это не сон, то там, у себя, я уже не смогу сделать ни шага, что Маше одной придется бежать по лесу, потом к дороге, в больницу, к врачу, и она может не успеть.