Журавленок и молнии (с илл.)
Шрифт:
Из-за съемки во всех классах отменили последние уроки (вот была радость в школе!). Учителя быстро отправили ребят по домам. Хорошо, что погода теплая, – в раздевалке никакой суеты. Среди учеников нашлись несознательные личности, которые пытались укрыться в разных классах и кабинетах: им хотелось потом просочиться в зал и поглазеть на телекамеры и операторов. Однако этих нарушителей быстро выловили и проводили к выходу. Им осталось разглядывать громадный серебристый фургон с буквами "TV" и два автобуса, которые стояли у школьного
А в школе стало пусто и гулко, как в каникулы. Только в зале возились у больших глазастых телекамер и многочисленных светильников молодые бородатые дядьки, а в раздевалке спортзала натягивали на себя театральные костюмы участники спектакля. Да в учительской переговаривались учителя – одни остались по делу, другие – из любопытства (их-то не выгонишь, как ребят)…
Журка украдкой поправил под футболкой галстук и торопливо натянул через голову узкую бархатную курточку с пышными рукавчиками у плеч и широким кружевным воротником. Подошел к молчаливому Горьке, сказал тихонько:
– Застегни, пожалуйста…
Это означало: "Горька, не сердись на меня. Я нисколечко не хотел тебя обижать. Я же не виноват, что так получается…"
Горька неторопливо и старательно затянул у Журки под воротником застежку-молнию. И ничего не сказал.
– Спасибо, – подождав, проговорил Журка.
Горька, наверно, не слышал. Он уже влезал в клетчатый комбинезон дежурного шута.
"Ну и пусть! – с резкой досадой подумал Журка. – В чем я виноват?"
Он кинул на плечи плащ и, позванивая шпорами, пошел из раздевалки. Почувствовал, что Горька смотрит вслед, но оглядываться не стал.
По звонким пустым лестницам Журка поднялся в зал. Здесь то зажигались, то гасли жгучие белые рефлекторы. На сцене стояла декорация комнаты принца. За кулисами басовито вякали электрогитары и подавала голос флейта. Журкина тревога почти угасла. Стало расти привычное праздничное волнение, как всегда перед спектаклем.
Два бородатых оператора о чем-то негромко спорили с третьим, курчавым и темноволосым. Он держал в руках большой аппарат, видимо, кинокамеру. Что-то нервно говорил, качая камерой в сторону сцены. Потом отвернулся и, прихрамывая, отошел. Встретился взглядом с Журкой и вдруг улыбнулся. Незаметно, одними глазами, но так по-хорошему. Журка тоже улыбнулся и спросил:
– У вас кинокамера?
– Совершенно верно, ваше высочество, – отозвался курчавый оператор.
– А говорили, что будут на магнитную пленку снимать.
– Правильно, в основном на магнитную. А я на всякий случай, для подстраховки. И кое-какие детали снять надо…
– А-а… – сказал Журка и подумал: "Что бы еще спросить?" Ему не хотелось обрывать разговор. А оператор попросил:
– Слушай, ты не мог бы узнать у вашего начальства, есть у вас в школе электрик или нет? Осветители не могут подключиться, боятся все провода пожечь…
– Могу, – охотно сказал Журка. Вышел из зала и зашагал по пустому коридору к учительской.
Коридор был очень длинный. На желтых половицах ровно лежали прямоугольники солнца. Журке казалось, что идет он долго-долго. И вдруг подумалось ему, что это не коридор, а улица в незнакомом городе, а свет падает на мостовую из окон домов. И стучат по деревянному тротуару каблуки, позванивают шпоры.
А впереди какая-то дверь, и что за ней – неизвестно.
И это было предчувствие опасности…
Журка тряхнул головой, постучал и открыл дверь учительской.
Там были Вероника Григорьевна, Маргарита Васильевна, несколько полузнакомых учителей, завуч Виктор Борисович, еще одна завуч, Алла Геннадьевна, и даже директор Нина Семеновна. А чуть в стороне, у тумбочки с телефоном, стояла Эмма Львовна – командир всей телепередачи. Она отчетливо и решительно говорила в телефонную трубку:
– …Да, я еще в пятницу предупреждала, что должен быть запасной рулон! Хорошо, проверьте. Нет, это надо сделать сейчас же. И сразу позвоните сюда, прямо в школу. Пятьдесят пять семьдесят ноль четыре. Нет, не Тихоновой, а Кергелен. Эмме Львовне Кергелен!
Она положила трубку, и Журке показалось, что сразу стало тихо-тихо.
Все смотрели на него.
– Ты что, Журавин? – спросила Маргарита Васильевна. – Хочешь сказать, что ребята уже готовы?
– Здравствуйте, – машинально сказал он.
– Здравствуй, здравствуй. Ну, в чем дело? Ты хочешь что-то спросить?
– Да – проговорил Журка. – Нет… Я хотел сказать, что там ищут электрика… Но теперь, кажется, все равно…
– Почему все равно? – встревожилась Вероника Григорьевна. – Юра, что случилось?
Журка посмотрел на Эмму Львовну. Она, как и все, держала Журку под вопросительным взглядом. Журка глубоко вздохнул. Сделалось зябко, и стала надвигаться тишина – сильнее прежней. Похожая на оглушительный звон. Сквозь этот звон Журка громко спросил:
– Ваша фамилия Кергелен?
– Да. А в чем дело?
Журка опять вздохнул и спросил тише и решительней:
– Это вы в январе были режиссер передачи "Подросток – заботы и тревоги"?
– Да, я… Я постоянный режиссер этого цикла. А все-таки, в чем дело?
Журка сказал устало, но твердо:
– Я не буду сниматься.
То, что было потом, Журка запомнил как отрывки. Яркие, но перемешанные.
Кажется, после своих слов он сразу повернулся и пошел из учительской. В раздевалку. Чтобы переодеться и поскорее уйти домой. На середине коридора его догнали Маргарита и Эмма Львовна.
– Журавин, стой! Это что за фокусы?
И он понял, что ничего не кончилось.
– Это не фокусы. Я не хочу сниматься с этой… с этим человеком. Из-за нее уехала Иринка.