Журнал 64
Шрифт:
– «Секретная борьба!» – не унимался Карл. – Любопытный феномен, о котором в скором времени предстоит услышать датской общественности. Что скажете на эту тему? Вы все же как-никак основатель, не так ли?
Ответа не последовало. Его руки лишь плотнее вжались в подлокотники.
– Если вы признаете свою причастность к исчезновению Филипа Нёрвига, может случиться, что мы сосредоточимся на прочей ерунде типа политических партий и тайных лож.
Интересна была реакция Вада на его слова. Ибо, как бы незначительна ни оказалась, она станет руководством для Карла в выборе дальнейшей стратегии
Однако Вад вообще никак не отреагировал, что сбивало с толку.
Карл взглянул на Ассада. Заметил ли его ассистент, что дело о Нёрвиге в представлении Курта Вада совсем не являлось альтернативой делу о «Секретной борьбе»? Что упоминание о менее масштабном преступлении не было использовано, чтобы скрыть более масштабное? Настоящие профессиональные криминальные авторитеты не преминут совершить подобный обмен, однако Вад и не думал идти на сделку. Так, может, он и впрямь не имеет никакого отношения к тем проклятым пропажам без вести? Нельзя было исключать такую возможность. Или он гораздо более влиятелен, чем предполагает Карл?
В данный момент, по крайней мере, они ни капли не продвинулись.
– Касперсен ведь все еще работает на вас? Так же, как и в период, когда вы вместе с Лёнбергом и другими членами «Чистых линий» разрушали жизни невинных людей?
На эти вопросы Вад тоже не отреагировал, и Ассад готов был взорваться.
– Ты вообще хоть знаешь, как по новым правилам пишется название этой организации, идиот? – так и взорвался он.
Карл отметил про себя, что, несмотря на всю кажущуюся невинность данного выпада, Курт был глубоко раздражен. По крайней мере, последний вопрос, заданный Ассадом, вызвал намного более глубокую реакцию, чем вся беседа, вместе взятая. Лингвистическая поправка со стороны этой агрессивной жалкой обезьянки – чересчур провокационно для него, и это было заметно.
– Как зовут вашего водителя, того светловолосого, подкинувшего мне газовый баллон? – наступал Карл.
И наконец:
– Вы помните Нэте Германсен?
Старик выпрямился.
– Я должен просить вас удалиться. – Он вновь перешел на рельсы формальности. – Моя супруга умирает, и я вынужден просить вас уйти, дабы проявить уважение к последним часам, которые мы проведем вместе.
– Видимо, такое же уважение, какое вы проявили по отношению к Нэте, когда вышвырнули ее на остров; такое уважение, какое вы оказали женщинам, оказавшимся вне вашего вырожденного извращенного вкуса и чьих детей вы убили, прежде чем они появились на свет? – произнес Карл с той же ухмылкой, какая только что была на лице у Вада.
– Не смейте сравнивать эти вещи. – Курт встал. – Ох, как я устал от вашего лицемерия… – Затем он повернулся к Ассаду. – Может, ты тоже рассчитываешь расплодить жалких тупых черномазых детей и назвать их датчанами, убогий ты человечишко?
– А, вот оно и полезло, – улыбнулся сириец. – Выродок, как он есть. Жуткий выродок Курт Вад.
– Убирайся, обезьяний хвост! Проваливай к себе на родину, недочеловек! – Старик
Он выставил вперед кулаки, и Ассад приготовился к отпору. В такой обстановке Курт Вад казался более дряхлым, чем на экране телевизора. Он производил почти комическое впечатление – старикашка, пытающийся выпрямиться и строящий из себя мачо посреди гостиной с секретером и хаотичным смешением стилей, говорившим о долгой жизни хозяина жилища. Но Карл видел его насквозь. Ничего комического в нем не было, и дряхлость относилась исключительно к телу этого человека. Ибо мозг был истинным оружием Вада, и разум его был непреклонен, холоден и наполнен исключительно злом.
Поэтому Мёрк схватил своего помощника за воротник и потащил его к двери.
– Однажды до него доберутся, Ассад, успокойся, – сказал он, когда они бежали по Брёндбюостервай к железнодорожной станции.
Однако коллега не успокаивался.
– Доберутся! Ты говоришь «доберутся», а не «доберемся». Я не знаю, кто его остановит. Курту Ваду восемьдесят восемь лет, Карл. Никто не тронет его прежде Аллаха, если этого не сделаем мы.
В электричке они почти не разговаривали, каждый был погружен в собственные мысли.
– Ты заметил, насколько высокомерен этот сукин сын? У него в доме даже нет сигнализации, – в какой-то момент сказал Ассад. – Думаю, в самое ближайшее время нам стоит пробраться к нему в кабинет, потому что в противном случае он успеет уничтожить важные материалы. Уж это точно!
Он не уточнял, кому именно «придется пробираться».
– Я не разрешаю тебе входить к нему тайком, – ответил на это Карл. – Одного взлома в неделю более чем достаточно.
Больше говорить не требовалось, да и не было сказано.
Не прошло и пяти минут после их возвращения в управление, как Роза уже явилась к Карлу с факсом.
– Вот это лежало в аппарате, когда я пошла проверить; адресовано Ассаду, – сказала она. – Из Литвы, насколько я могу судить по номеру. Совершенно отвратительная картинка, правда? Не знаете, зачем ее нам прислали?
Карл бросил беглый взгляд на страницу и весь похолодел.
– Ассад, иди-ка сюда, – крикнул он.
На этот раз все происходило не так быстро, как обычно. День выдался тяжелый.
– Да что случилось? – спросил сириец, когда наконец дополз до кабинета Карла.
Мёрк показал на факс.
– Эту татуировку сразу узнаешь, правда, Ассад?
Ассад взглянул на вытатуированного дракона, рассеченного надвое на почти оторванной от тела голове Линаса Версловаса. Лицо выражало страх и недоумение. Чего, к сожалению, нельзя было сказать о лице Ассада.
– Да, нехорошо, – согласился тот. – Но только я к его убийству не имею никакого отношения.
– То есть ты утверждаешь, что ни прямо, ни косвенно не причастен?