Журнал Двести
Шрифт:
Четки, четки… И не все ведь названы, а лишь малая часть, и о каждом хочется сказать и рассказать, и каждый — по-своему — болит в памяти, и с потерей каждого сжимается твой собственный мир, от которого отсекаются все новые и новые части, и ничто не забывается, а лишь отступает вглубь, и хоть рана со временем затягивается, но остаются рубцы, и ноющую их боль при всяком движении может заглушить лишь одно свежая рана.
И вот теперь — Виталик. Виталий Иванович Бугров.
Каких-то несколько дней назад говорили по телефону. Жалел, что не сможет приехать на вручение Беляевской премии. Рассказывал об "Аэлите". Строил планы. А теперь сидим мы с Володей Михайловым — и вдруг звонок. "Виталий Иванович умер". Может, потому что своими глазами не видел — отказываюсь верить до сих пор. Что-то протестует внутри. Не может и не хочет принять. Хотя умом и понимаю: факт. Непреложный и неотменяемый. Какая там, к черту, расширяющаяся вселенная — сжимающаяся она. И с каждым разом — все больнее.
Друг о друге мы узнали тридцать с лишним лет назад.
А по другой традиции, ежегодно приезжая в Питер, Виталик всякий раз останавливался у меня. И тогда начинался пир общения — на любые темы, как правило, отнюдь не всухую да не натощак, но главным яством всегда были именно беседы: о литературе и о фантастике в частности, о философии и психологии, политике и любви…
Кстати, о любви. Несовременный он человек, Виталий. К счастью. Никогда не забуду одной его фразы: "Фантастика — самая целомудренная литература". Не всегда это, может, справедливо (не о Вилли Коне говорю и та НФ, что настоящая литература, отнюдь не всегда является пуританской). Но ведь и целомудрие — не привилегия евнухов и импотентов: даже самые пылкие любовные сцены можно писать воистину целомудренно — на том и проверяется подлинный писательский талант. И вот что любопытно: Виталик, человек мягчайший, образец толерантности, умница и врожденный интеллигент, в этих вопросах умел проявлять удивительную твердость. И когда готовил к публикации мой "Майский день" (так в "Следопыте" и не появившийся, но в том не наша с ним вина), заставил-таки меня убрать один фрагмент; потом его трижды выкидывали и в "Детгизе", и в "Молодой гвардии", но если там я на редакторов злился, всякий раз напоминая мееровские слова, оброненные как-то во время работы над "Летающими кочевниками": "Для "Костра", а не для кастратов!" — то на Виталия обижаться мне и в голову не приходило. И не по дружбе, а потому, что свои редакторские требования он умел всегда сформировать столь тактично — если даже и не принимал их в душе, то уж горечи никакой не оставалось. И вообще, редактором он был, что называется, милостью Божией.
Редакторское племя делится на три клана: таланты, активисты и лентяи. Последние — самые безобидные, ибо никогда ни во что не вмешиваются, но и проку с них нет, хотя из зол и являют они собой меньшее. Страшен активист, который вмешивается во все подряд, перекрашивает брюнеток в блондинок, потому что они ему больше нравятся, перекраивает фразы на свой вкус — словом, избави Бог! Виталик был талантом. Он находил автора и произведение. И потом уже не трогал без нужды. За все мои "следопытовские" публикации он единственный раз позволил себе изменить в рассказе одно слово — и я ему благодарен за это до сих пор, настолько точнее и емче стала фраза… Но все-таки двух-трех редакторов такого класса я за свою жизнь встречал. Феномен же Бугрова — уникален. Потому что этот литсотрудник провинциального журнала (заведующим отделом и членом редколлегии он стал ох как поздно!) был нашим отечественным Кемпбеллом-младшим; понятия Бугров и фантастика для нашего поколения стали неразделимы. Объективно: автор чуть ли не единственного опубликованного рассказа; редактор, ведущий отдел фантастики в региональном юношеском журнале; библиограф, частично в одиночку, частично вместе с Игорем Халымбаджой составивший лучшую на сегодня библиографию отечественной НФ; критик, выпустивший две книги — "В поисках завтрашнего дня" и "Тысяча ликов мечты"; наконец, составитель многих сборников — последняя его работа, шеститомник Александра Грина, стоит сейчас передо мной… Много это? Мало? Не берусь судить. Но Бугров-то не только все это. Бугров — это эпоха. Это — призвание. Представить себе не могу, какой была бы наша фантастика, лишись она этого тихого, неприметного на первый взгляд человека. И это отнюдь не преувеличение: Виталик был не единственным, разумеется, но одним из очень и очень немногих китов, державших на своих спинах мир отечественной НФ. И так — четверть века кряду.
Но не о том сейчас речь. Даст Бог, напишу еще о нем когда-нибудь статью — и не для того лишь, чтобы сквитаться за предисловие к последней моей книге, а потому что роль Бугрова в истории нашей НФ и впрямь нуждается в серьезном и пространном разговоре. И таком, что не под силу кому-нибудь одному. И еще не для того, чтобы сказать в его адрес все те добрые слова, что не успел (и всегда так бывает!) произнести при его жизни. Именно не успел, а не забыл: слишком редко встречались, слишком обо многом хотелось поговорить при каждой встрече, не до самих себя было, об этом — все вскользь, вскользь… Хотя сказать все равно хочется — и непременно скажу, хоть и страшно зарекаться: вот и Виталик многое еще собирался сказать. Как там, в классике: не то плохо, что человек смертен, а что он внезапно смертен…
И вот — умер. Уснул — и не проснулся. И, говорят, так и продолжал улыбаться, никогда уже не узнать — чему.
Не знаю, правда ли, что такая смерть дается лишь праведникам. Во-первых, никогда я не был человеком религиозным, чтобы толковать о таком всерьез, да и Виталик к праведникам отнюдь не относился. Грешным он был, слава Богу — и выпить любил, и соленым словцом в мужском кругу не брезговал, и… Да что там говорить, нормальный живой человек.
И все-таки есть одно слово из того же ряда, что святые и праведники.
Подвижник.
И если бы мне предложили определить Виталика всего двумя словами, более точного выражения, чем "незаметный подвижник" мне было бы не сыскать.
И свидетелем его подвигу — все мое поколение нашей НФ. А сама она, фантастика наша, такая, какая есть — в немалой мере итог и результат его подвига.
Помню, на "Аэлите" девяносто второго мы смеялись — уж переименовывать Свердловск, так в Екатеринбугр, да и журнал пора бы уже перекрестить в "Бугральский следопыт"… а Виталик отмахивался, улыбался тихонько да прикладывался втихую — чтобы жена не засекла — к рюмке. И вот теперь только понимаю: никогда уже не будет того "Следопыта", который моя alma mater — действительно был он "Бугральский". И в Екатеринбург, ехать страшно — другой это уже город. И не такой родной.
И все-таки…
И все-таки пока мы есть (кто знает, что после нас будет и как?) есть и тот "Следопыт". И Виталий есть. И все остальные. Надо просто еще раз перебрать четки. И не бояться боли. Потому что боль — она и есть жизнь. Которая пока продолжается.
Андрей Чертков
ПАМЯТИ РЕДАКТОРА
Умер Виталий Иванович Бугров… Что еще добавить, чтобы передать всю тяжесть этих слов? Потому, что умер человек, которого я бесконечно уважаю, которого люблю, который во многом сделал меня таким, каков я есть. За последние несколько лет это уже второй раз, когда я почувствовал _это_ — проклятое давление времени, ставящее нас перед очевидным, но от того не менее ненавистным фактом: кончилась целая эпоха. _советская_ фантастика умерла.
_Аркадий Натанович Стругацкий…_ Братья Стругацкие всегда были для меня больше чем писатели — они научили меня мыслить, помогли на всю жизнь определиться со своими симпатиями и антипатиями, дали какие-то ориентиры на будущее, показали, как надо жить в этом мире, пусть даже он и не лучший из миров.
_Виталий Иванович Бугров…_Виталий Иванович помог мне найти свою среду обитания — среди тех людей, которые мне приятны и интересны — и не только потому, что они, как и я, любят фантастику.
Только не надо мне говорить о каких-то там табелях о рангах. С некоторых пор они мне не очень-то интересны. К тому же, считал и считаю: работа редактора хотя и менее заметна, но не менее важная, нужная, сложная и творческая, чем работа писателя. В фантастике особенно — на Западе целые литературные эпохи и направления названы не именами писателей, но именами редакторов. И это, наверное, справедливо.
Как редактора Виталия Ивановича я, по-видимому, открыл для себя (сам того еще не подозревая) где-то в середине 70-х — когда впервые обратил внимание на "Уральский следопыт". Во всяком случае, в первый раз этот журнал я выписал в 1976 году — и с тех пор выписывал его регулярно. Впрочем, поначалу я воспринял Виталия Ивановича скорее не как редактора, а как любителя и знатока фантастики — его ежегодные викторины и различные статьи о фантастике, подверстанные к рассказам и повестям, быстро дали мне ощущение, что за человек их делает. В любом случае, "Следопыт" в ту пору (да и много позже) был единственным местом, где можно было найти подобные материалы. А потом Виталий Иванович начал потихоньку стимулировать новую волну в развитии советского фэндома — статьями, публикациями писем, а затем и организацией "Аэлиты" — первого и до недавних пор самого главного праздника фантастики в нашей стране. И я счастлив, что в той волне нашлось место и для меня, и для моих друзей, из которых, увы, кое-кого тоже уже нет с нами.