Журнал «Если», 1992 № 03
Шрифт:
Павлу действительно удалось найти кусок поцарапанного и треснувшего стекла большой увеличительной силы, кое-что из роликов и несколько обгоревших книг, страницы которых надо было переворачивать очень осторожно, иначе они могли рассыпаться. Немного приподнявшись на подушке, Эндрю каким-то образом приспособился и сумел проглядеть материалы с помощью переносной лампы. Там были только мимолетные упоминания о Квазимодо (эта планета мало кого интересовала), но те крохи сведений, которые удалось собрать, подтверждали, что они находятся именно там, где предполагали, и, более того, в настоящее время обращены к той же стороне
Значит…
«Почему же нас не спасли до сих пор?»
Почти незаметно минули четвертый, пятый, восьмой день. Изнурительная работа в бедной кислородом атмосфере отнимала последние силы. Павел с трудом поднимался после сна. Раскопки свелись к чисто механическим действиям: однажды он отбросил было в сторону прибор, который мог бы пригодиться, ибо усталый мозг запоздал его опознать. Пришлось выгребать прибор руками из кучи песка.
И, конечно же, все время попадались трупы.
После того, как Эндрю выказал неожиданное мужество, Павел уже не боялся ЛB. Однако прошел день-другой, и кровавые мозоли на руках, песок во рту, резь в воспаленных глазах, бесконечная жажда — все эти страдания как бы сговорились разбудить в его памяти призрак Легкого Выхода. Зачем быть жертвой суровой действительности, когда можно перенестись в чудесный воображаемый мир, наслаждаясь прелестными девушками, шелковистыми лужайками, золотыми пляжами…
Стоп!
Но запас лекарств таял, хотя Павел расходовал их бережно; меньше оставалось также протеиновых концентратов и глюкозно-витаминных растворов — единственной пищи, которую он мог предложить Эндрю. К счастью, было достаточно медикаментов, вызывавших сгорание накопленного организмом жира — препарата для неумеренных в пище пассажиров, которые иногда к концу длительного космического полета обнаруживали, что прибавили пару лишних кило, и хотели вернуться к нормальному весу перед посадкой. Кожа на Эндрю обвисла, как у выпустившего воздух шарика, но, во всяком случае, он не испытывал острого голода, как Павел.
Все чаще Павел выходил наружу и смотрел в небо, полностью сознавая тщетность такого занятия. Днем спасательный корабль на орбите все равно не заметишь, а если он прибудет ночью, то, безусловно, даст яркие световые сигналы и, возможно, выстрелит звуковыми ракетами, чтобы привлечь внимание уцелевших и. скажем, побудить их зажечь костры.
Костры!
Эта идея, в сущности, и не могла появиться, пока Павел окончательно не признал, что дальнейшие раскопки бесполезны. Та часть корабля, которую он еще не расчистил от песка, обрушилась, и у него не было ни сил, ни инструментов отодвинуть металлические балки, заблокировавшие путь.
В общем, раскопки он продолжать не мог. Но сидеть без дела было еще тягостнее. Мысль о кострах показалась спасением. Ночью огонь заметен с большого расстояния при таком ясном небе. Только раз после крушения Павел видел облака — они висели на горизонте вокруг садившегося солнца. Предположительно, в том направлении был океан, но возвышенность — цепь холмов и гор — профильтровывала всю влагу из воздуха, пока ветер гнал его в глубь континента.
Скудные сведения о климате Квазимодо-IV Эндрю нашел в книгах, которые ему принес Павел. Но осталось ли здесь что-нибудь, способное дать яркое пламя в разреженном воздухе? Павел провел осторожные опыты с горючими жидкостями из своего медкабинета: спирт, эфир, разные бесполезные теперь настойки и суспензии, этикетки которых предупреждали — «Огнеопасно». Убедившись, что, если пропитать горючий материал этим жидкостями, костер разжечь вполне возможно, он принялся разгребать кучи мусора, самим же им оставленные, выбирая то, что способно гореть.
На это ушло еще пару дней.
Понемногу его стала одолевать навязчивая идея лимита времени. Он без конца говорил себе: «Продержаться бы еще четыре, три дня…»
Так продолжалось, пока Павел не поймал себя на другой мысли. Пятнадцать дней — крайний срок, в течение которого он мог поддерживать в Эндрю жизнь, — превратились в его сознании в заклинание. «Если мы продержимся пятнадцать дней, все будет хорошо». Но уже миновало одиннадцать, двенадцать, тринадцать дней. Шансов на спасение становилось все меньше. По идее, их давно должны были разыскать.
Отсутствие спасателей имело лишь одно объяснение — Мэгнюссон не дал сигнал. Должно быть, выйдя из режима сверхсветовой скорости, они оказались за этой проклятой пустынной планетой, и локаторы на орбитах вокруг Картера ничего не увидели. Значит, положение безнадежно!
Вновь и вновь, как птица Феникс, возрождался призрак запертого в шкафу ЛB.
Обессиленный работой, недостатком кислорода и крайне скудным питанием, Павел проводил один-два часа между мертвой усталостью и дремотой в разговорах с Эндрю.
Две первых беседы были для него открытием: до сих пор он не представлял себе жизнь человека, которому суждено унаследовать одно из крупнейших состояний в галактике. С раскалывающейся от боли головой, сосредоточив все свои силы, чтобы, подобно пьяному, не свалиться от усталости с ног, Павел делал все, чтобы приободрить Эндрю.
Но однажды вечером он признался себе, что, хотя им и удалось продержаться эти две недели, они все равно обречены. И в скверном настроении, мучимый жаждой, разразился обвинениями в адрес Эндрю, припомнив ему все: пьянство, лень, жадность и наплевательское отношение к другим пассажирам. Сначала изумившись, а затем разозлившись, Эндрю ответил ему тем же, и разговор, который мог стать дружеской беседой, завершился хлопаньем дверью.
Но, выходя, Павел успел заметить не просто еще один красный огонек (он уже привык, что каждый день прибавлялось по одному), а целый рой красных индикаторов, которые еще вчера были зелеными.
Дрожа всем телом, он подождал в коридоре, чтобы успокоиться, и снова открыл дверь.
— Извини. Мне стыдно. У тебя сейчас страшная боль. Индикаторы…
Павел кивнул в их сторону. Они, естественно, располагались так, чтобы пациент их не мог видеть.
— Я знаю, — пробормотал Эндрю.
— Что?
— Конечно же, я знаю! — снова разозлился Эндрю. — Эта твоя машина сделана не для абсолютно темного помещения, а в расчете на госпитальную палату, где стены излучают сумеречный свет, ведь так? Каждую ночь, когда ты выключаешь лампу, чтобы я спал, я вижу свет индикаторов. Я знаю, что дела мои плохи.
Павел закусил губу.
— Кажется, я был с тобой не до конца откровенным. Я… Ну, в общем, я больше не верю, что нас спасут. Если бы нас искали, го к этому времени помощь уже пришла. Хочешь, чтобы я…