Журнал «Если», 1993 № 08
Шрифт:
Но все его машины и устройства были далеко. Пришло время действовать самостоятельно. Он не заполнил ни одного пропуска в пословицах. Но вдруг перед ним забрезжила надежда.
«…— мать изобретательства», — гласила очередная пословица.
«Глупость» — вывел Альберт, как курица лапой. И выпрямился, ощущая себя победителем. «Уж я-то знаю эту самую Эврему и ее мать, — хихикнул он, — о, Господи, как хорошо я ее знаю!»
Но они не засчитали и этот ответ. Альберт провалился по каждому вопросу всех тестов. Тогда они решили направить его в передовой приют для умалишенных, где он мог бы научиться делать что-нибудь руками — было очевидно, что его голова ни на что
Две машины пришли за ним и вызволили его оттуда. Они сказали: да, конечно, он тунеядец и доходяга, но очень богатый тунеядец и доходяга и даже пользуется некоторой известностью.
— Хотя в это трудно поверить, но он — великий человек, — объяснила одна из чудесных машин. — И хотя, зевнув, он забывает закрыть рот, это не помешало ему стать обладателем Приза Финнерти-Хохмана. Мы берем его под свою ответственность.
Альберт чувствовал себя очень несчастным, когда машины вели его домой. Но он вконец расстроился, когда роботы попросили его отстать от них на три-четыре шага, сделав вид, что не имеют к нему никакого отношения. Они потешались над Альбертом и поддевали его. Альберт улизнул от своих неблагодарных детей и отправился в укрытие, которое давно приготовил для себя.
«Я пущу пулю в свою безмозглую голову! — поклялся Альберт. — Терпеть подобное унижение выше моих сил. Однако самому мне будет трудно справиться с этой задачей. Надо, чтобы кто-нибудь помог мне». И, сидя в своем убежище, он принялся за изготовление нового устройства.
— Чем занимаешься, босс? — спросило его Озарение. — Интуиция подсказывает мне, что ты работаешь над очередной новинкой.
— Мастерю машину, которая пустит пулю в мою тупую голову, — крикнул Альберт. — Я слишком ничтожен, чтобы справиться с этим в одиночку.
— Босс! Интуиция подсказывает, что есть более подходящее занятие. Давай-ка немного развлечемся.
— Кажется, я на это не способен, — задумчиво ответил Альберт. — Как-то раз я изобрел увеселительную машину. Она вдоволь потешилась, пока не взлетела на воздух, но не принесла мне ни капли радости.
— А теперь мы будем развлекаться вдвоем. Представь, что весь мир пред тобой, как на ладони. Что ты видишь?
— Этот мир слишком хорош для меня, — ответил Альберт. — Он слишком совершенен, все люди прекрасны и одинаковы и все преуспевают. Они овладели мирозданием и толково распорядились им. В этом мире нет места для такого недотепы, как я. Поэтому я выхожу из игры.
— Босс, догадываюсь, что тебя подводит зрение. Но ведь ты не так близорук. Посмотри вокруг без досады и раздражения! Что ты видишь теперь?
— Ах, Озарение, неужели это возможно? Я не ошибаюсь? Интересно, почему я раньше не замечал этого? Вот как, оказывается, обстоит дело, если быть внимательнее!
Шесть биллионов простофиль, которые только и делают, что ожидают пастыря! Шесть биллионов безынициативных ничтожеств! Уж будь уверен, мы заставим их плясать под дудку усовершенствованной конструкции Альберта.
— Босс, интуиция подсказывает, что я создан для подобных дел. Мир скисает, как застоявшееся молоко. Пора заняться им всерьез. Дружище, какую кашу мы заварим!
— Мы положим начало новой эры! — торжествовал Альберт. — Мы славно позабавимся, Озарение. Мы возьмем их голыми руками! Мы слопаем их, как удав кролика… Как же я мог раньше не понимать этого? Шесть биллионов ничтожеств!
На этой странной ноте начался двадцать первый век.
Перевела с английского Любовь ПАПЕРИНА
Александр Кабаков
Только не надо знамен!
«Меньшинство всегда право» — этот внешне парадоксальный лозунг не в первый раз поднимает на щит один из самых оригинальных западных фантастов Р. Лафферти. Но, по мысли отечественного писателя Александра Кабакова, уже выступавшего на страницах нашего журнала, меньшинство с редкой последовательностью стремится стать большинством. Впрочем, и эта мысль отнюдь не противоречит взглядам Лафферти, в чем вы можете убедиться, сопоставив рассказ и статью.
Есть один признак, не самый важный, но характерный, по которому можно распознать некоторых людей, выросших в либеральном обществе: это непереученные левши. Пишущий странным образом, будто подгоняющий левой кистью строку, прежде почти безошибочно определялся как американец. Причем это касалось именно американцев, родившихся после второй мировой войны, когда в их стране утвердились принципы не ограничивающего, поощряющего естественные наклонности воспитания.
Я это всегда замечал, будучи сам переученным левшой, у которого мама, бабушка и учительница день за днем выдирали из левой, куда более ловкой руки перо-вставку, тонкую деревянную палочку, красную или голубую, оправленную на конце в жестяную трубочку с зажимом для пера № 86 (№ 11 запрещался, мы же пуще всего любили узенькие «чертежные», запрещавшиеся строже прочих), и я коряво, косо, быстро утомляясь, сжимал неумелыми правыми средним, указательным и большим жестяную трубку, оставлявшую на среднем одновременно вмятину, мозоль и синее чернильное пятно (если макал в фарфоровую непроливайку с голубой ромашкой на боку слишком глубоко), и палочки писались вкривь и вкось, дрожащие и разной длины, и теперь мой почерк разбирают только очень привычные машинистки, потому что он не только уродливый, но и чрезвычайно мелкий, и как я ни стараюсь писать покрупнее, но стоит сосредоточиться на содержании текста, как уже ко второму абзацу строка превращается просто в слегка извилистую линию, буквы в которой впору разбирать с лупой, пробелы между строками исчезают, и в конце концов фраза становится все длиннее, обрастая деталями, запятыми и тире, — вроде только что дописанной. Некоторые думают, что это сознательный стилистический прием.
Другие действия, которым я учился одновременно с письмом, я делаю, как правило, очень плохо и нескладно. Возможно, потому не особенно успешлив был и в спорте. С дикой завистью, помню, смотрел на левшей-фехтовальщиков, с которыми был в университетской секции. Их домашние были менее законопослушны, учителя менее упорны, а в результате ребята имели гигантское преимущество даже перед нормальными правшами, не то что передо мной — с моей второсортной правой и нетренированной левой…
Думаю, что история взаимоотношений левшей с праворуким обществом есть некоторая модель истории общества.
Представим же себе жизнь одинокого левши.
Как-то так получилось, что уже довольно взрослым и сознательным человеком, наделенным немалым интеллектом и мощной волей, он обнаружил то, о чем я рассказал: скованность и неточность движений, время от времени повторяющиеся попытки взять нож и вилку наперекор этикету, попытки в критический момент схватиться за орудие левой рукой и тому подобное. Он задумался, потом начал изучать вопрос. Он читал книги медицинские, философские и исторические, он освоил университетский курс теоретической механики, он рассматривал старинные гравюры и проделывал эксперименты на себе и своих праворуких близких…