Журнал «Если», 1994 № 09
Шрифт:
— Голос пока не тот, вы уж потерпите.
Он поднял голову и запел.
Эльфийский рыцарь стоит на холме, Звучит его рог в голубой вышине. На север, на юг, на закат, на восход Рыцарь трубит, рог поет. Сыграть бы и мне на такой трубе, Доспех чудесный примерить себе.Песня сразу же заполнила дом. Вот это был голос! Яркий, чистый, словно оконце: видишь лучи и дальние холмы, будто стекла
Это была какая-то дивная история про эльфийского князя, как он добивался любви земной девушки, а когда получил свое, хотел убить ее, чтобы избавиться от ее власти над собой. Но девушка предложила ему игру в загадки и выиграла собственную жизнь.
Скажи, что на свете громче, чем горн, Скажи, что острей, чем колючий терн?Не понимаю, зачем ему вообще нужна была арфа. Голос менестреля то разливался трелью, то звучал глубоко, то звенел, как жаворонок или ручей, хотя не было поблизости ни воды, ни птицы.
Пожалуй, гром погромче, чем горн, А боль острей, чем колючий терн. Злость зеленее свежей травы, А пуще женщины нету беды.Баллада вроде была знакомая, а вроде и нет. Может, так за рекой поют, а может, Томас ее по-своему переделал, не знаю.
Когда он закончил, глаза у него были закрыты, а руки, привычные к арфе, недвижно лежали на коленях. Лицо какое-то просветленное, видать, его тоже песня захватила.
Мэг встала, взяла его лицо обеими руками и поцеловала в лоб.
— Томас, — сказала она, — с арфой или без арфы, но это была настоящая музыка.
Он коротко взглянул на нее и вспыхнул, словно мы узнали про него что-то сокровенное.
— Каждый зарабатывает себе на жизнь, чем может, — сказал он и пожал плечами.
— Ну, ну, приятель, — упрекнул я его, — человеку нечего стыдиться дара Божьего. Хорошая песня ничем не хуже доброго тележного колеса или крепкого горшка.
— Колесо, — повторил он, — горшок… Честный торговец. — Он тряхнул головой, как пес, когда блоху гоняет, и лукаво улыбнулся.
— Может, мне лавку открыть? Добротные стихи на продажу! Побасенки за полцены!
Мэг тут же вставила в тон ему:
— Ага, лавку, и еще жену хорошую, чтобы выручку берегла, пока ты по холмам шляться будешь после своих стихов да песен.
— Да разве ж найдется жена, — подхватил он, — чтоб была хоть вполовину так же хороша, как хлопотунья Мэг? — Томас нагнулся и поцеловал ее в морщинистую щеку, а она и не подумала отчитать его за нахальство. — Утром я уйду и буду молиться, чтобы успеть в Далкейт, пока не кончится свадьба. Старый герцог Колдшильд выдает свою дочь за барона Далкейта. По этому поводу ожидается большое веселье: арфы, псалтирионы, тьма-тьмущая акробатов, менестрелей и ученых медведей, а народ во всю глотку вопит: «Осанна!» Герцог лично пригласил
Что-то мне не понравилось в его улыбке на этот раз.
— Может, понравится, а может, нет, — говорю я.
— По мне, это не самая подходящая песня для новобрачной.
— Ну да? — удивился арфист.
— Думаешь, на свадьбе стоит петь про то, как дамы зазывают эльфийских рыцарей? Не знаю, как там жены баронов, только мой тебе совет: не надо бы здесь про это.
Он вроде как расстроился и говорит:
— Но ведь дама в песне умная и в конце концов своего добивается. Как она с ним справилась, а? А как ловко отшила его с этой загадкой про блоху… в ухе?
— Поостерегись, Томас, — сурово изрекла моя Мэг. — Гордость — плохой советчик и жестокий хозяин.
Он живо повернулся к Мэг, я думал, дерзость скажет, но вышло иначе.
— Я знаю, — с трудом проговорил он, — что гордость — горькая приправа ко всем делам человеческим. Я повидал мир, госпожа моя. В нем нелегко живется, если у тебя нет титула и земли. Смотрю я на вас двоих и завидую. Королева горшков и повелитель овец — вы добрые, щедрые люди. Но я видел много других замечательных людей, по-настоящему талантливых, вынужденных тратить все свои силы на поиски пропитания. Никто не перевяжет рану, если о ней молчать, никто не положит монету в сжатый кулак, что бы там ни заповедал людям Господь. Робкий менестрель, забившийся в угол трапезной и зарабатывающий своей арфой на хлеб, на кров и на пару подзатыльников в придачу, разом превращается в человека гордого и независимого, стоит лишь хозяину отлучиться ненадолго.
— Рифмач, — тихонько окликнула его Мэг, — а ведь с твоими песнями то же самое.
— А как же! Вот поэтому мне и достанется королевское золото.
— Ты уверен, что хочешь именно золота?
— Да кто же не хочет? — Он ловко подбросил и поймал свой красивый браслет. Сверкнувшее золото напомнило мне ярмарку у герцога… и еще кое-что. Но говорить про это я не стал. — Золото от короля, почести от придворных да доброе имя у простого народа, — с ними я легко получу ночлег, где захочу, а заодно и розу от какой-нибудь пригожей девицы.
Он наклонил голову и этак победно глянул одним глазом, словно рассчитывал дождаться похвалы от Мэг за такие речи. Дурак он, что ли? А если нет, тогда зачем прикидывается?
Мэг только фыркнула тихонько, продолжая размеренно тыкать иголкой в полотно.
— О розе не беспокойся. Парень ты видный, мнения о себе высокого. Правда, короли и благородные вертят тобой, как хотят, а ты, значит, им служишь… Одного не понимаю: на кой тут музыка нужна?
Томас ответил не сразу.
— Это — мастерство.
— Как с горшками или колесами? — чуть заметно улыбнулась Мэг.
Ловко она его! Причем, его же словами. Помнится, так же досталось Рыжему Хью, еще когда мы с ним вдвоем за ней ухаживали. Олух! У меня-то тогда ума хватило промолчать, ну, мне награда и выпала.
Томас окаменел лицом, но быстро отошел и слабо улыбнулся.
— Признаю, госпожа, ты победила. Сдаюсь. — Он низко поклонился и поцеловал ее старую, морщинистую руку. — Когда я приду в следующий раз, то принесу особую песню, правдивую от начала до конца, только для тебя написанную, и спою ее только тебе.