Журнал «Если», 1998 № 05
Шрифт:
Я вернулась туда и на следующий день, и через день. Владелец неизменно встречал меня улыбкой и не жалел на меня времени.
У мамы никогда не хватало на меня времени. У нее была своя, взрослая жизнь.
Мистер Герберт разговаривал со мной — не с ребенком, а со взрослой, и беседы наши касались тем, которые прежде не приходили мне в голову.
Пока я примеряла костюмы, он со знанием дела пересказывал мифы, из которых слагались захватывающие истории. Так я узнала о Диане, Аполлоне, Дионисе, о фавнах, сатирах и кентаврах. Его рассказы об оружии и доспехах познакомили
Впрочем, мистер Герберт говорил не только об отвлеченном, но и о личном. Он задавал вопросы о моей жизни, родителях, планах и надеждах на будущее. Кажется, он всерьез заинтересовался моей судьбой. Однажды он произнес: «Бедное, несчастное дитя!»
— Я счастливая! — испуганно возразила я.
Он печально покачал головой.
— Неправда. Я слишком хорошо знаю, что дети редко бывают счастливы. Их то и дело одергивают, разочаровывают, лишают иллюзий, им слишком часто лгут. Взрослые вспоминают свои ранние годы с нежностью, но, если честно, очень мало кто согласился бы снова стать ребенком. Детство может оказаться тяжелым периодом, омрачающим всю дальнейшую жизнь.
Я уставилась на мистера Герберта, разинув рот. Никогда не слышала от взрослых ничего подобного! «Сейчас лучшее время в твоей жизни!» — постоянно повторяла мать. Это была одна из ее излюбленных поговорок, совершенно ни на чем не основанная, насколько я могу судить.
А мистер Герберт говорил правду. Он инстинктивно понимал мои потаенные чувства, и я была ему за это благодарна. Так благодарна, что провела в «Мелроуз» все лето.
В сумрачных владениях мистера Герберта я знакомилась с безграничными возможностями сценического грима. Он никогда не упрекал меня за то, что я старалась превратиться в омерзительное чудище, а вел себя, как волшебник из сказки, подсказывая лучшие способы преображения. Под его руководством я становилась то космическим монстром, то старой каргой, то болотно-зеленым призраком, которого в потемках можно было принять за черепашку-ниндзя.
Но я мечтала о другом — о черепе, о мертвой голове. И мистер Герберт исполнил мою мечту. Как-то в дождливый вторник он усадил меня на табурет перед туалетным столиком и принялся старательно покрывать мое лицо белым гримом. На скулы и виски легли легкие зеленоватые тени; его пальцы мяли мою голову, словно под ними был податливый воск, а не твердый череп. Я смотрела в зеркало и не верила своим глазам: на лице совсем не осталось плоти. Щеки не просто ввалились, а словно вообще перестали существовать, глаза глубоко запали, и от этого казались вдвое больше.
Закончив свой труд, он отошел на шаг, глядя на меня с отеческой гордостью. Я не отрывала взгляда от зеркала.
— Ну, что скажешь?
— Чудесно… — пролепетала я.
— Даже более того, моя дорогая, — заверил меня мистер Герберт, потирая руки с сухим, бумажным шуршанием. — В параллельном мире это назвали бы весьма талантливым решением… Ну-ка, примерь вот этот черный парик.
Волосы на парике были такие же прямые, как мои собственные, но длинные и густые. «Какой зловещий!» — подумала я и схватила парик. Он сидел, как влитой, словно был сделан для меня по мерке.
Я потрясенно вглядывалась в мертвенно-бледное отражение в зеркале. Мистер Герберт смотрел поверх моей головы. Встретившись с ним глазами в зеркале, я почувствовала, какой у него пронзительный взгляд; казалось, ему доступны все мои тайны.
На его губах появилась очень странная улыбка.
Я вдруг заметила, что в магазине стало совершенно темно. Наверное, уже совсем поздно, мама будет вне себя. Я вскочила, чуть не опрокинув табурет, и бросилась к двери.
— Куда ты, милое дитя? — донесся до моих ушей ворчливый голос мистера Герберта. — Я могу сделать для тебя еще многое, если ты…
— Пора домой, родители с меня шкуру спустят!
— Хочешь явиться домой в таком виде? — Он потянулся к пузырьку с жидкостью для смывания грима, чтобы привести в порядок мое лицо, но я поспешно выскочила наружу. В глубине души мне хотелось, чтобы мама увидела меня именно такой.
Улицы, погружающиеся в летние сумерки, были на удивление пустынны. Я опаздывала к ужину, но все равно не бежала, а шла, чтобы капли пота не испортили грим. По дороге я развлекалась тем, что представляла себе, в какой ужас придет мама при виде меня.
Но самое буйное воображение оказалось бледнее действительности.
Когда я вошла, в прихожей было темно. Я поняла, что родители уже сели за стол. Мать, несомненно, жалуется на меня отцу. Что ж, сейчас я ей дам повод для истерики!
Я сделала глубокий вдох и закинула голову, чтобы меня лучше освещала люстра. В таком виде я и предстала перед ними.
Мама вскрикнула так, что, наверное, было слышно в Бразилии.
— Что ты с собой сделала?!
Я изобразила тщательно отрепетированную улыбку мертвеца — отвратительный оскал.
— Разве плохо? — спросила я, разыгрывая холодное высокомерие. — Вот какая я на самом деле. — Потом жутко захохотала — так смеются мертвецы.
Мать сделалась едва ли не бледнее меня. С чувством юмора у нее всегда было неважно.
— Боже правый, за что этот ребенок меня терзает?! — вскричала она.
Папа просто смотрел на меня, не отрываясь. Хотя по морщинкам у глаз можно было догадаться, что он с трудом сдерживает смех.
— Марш в ванную, Люсинда, — прошипела мама, — и сейчас же смой с лица эту… эту гадость. Не то ветер переменится, и ты такой останешься.
— Она не могла не добавить эту старую детскую присказку, словно я все еще была ребенком.
— Надеюсь, что останусь! — крикнула я, взбежала по лестнице и захлопнула за собой дверь.
Отражение в зеркале оправдало мои надежды: впечатление было сильнейшее. Я стала корчить рожи, одна другой противнее, после чего удачно изобразила мамино царственное, самоуверенное выражение.
В этот момент в дом ворвался порыв ветра. Захлопали оконные рамы, взвилась занавеска. Свет замигал и погас. Я подошла к окну ванной и выглянула наружу.