Журнал «Если», 1999 № 12
Шрифт:
Я разорвал нить.
Тихо покачиваясь, раздутый труп моей памяти приподнялся над землей и уплыл, унося на себе своего паразита — Труподава. Все накопленное мною за целую жизнь улетело от меня по ветру. Воздушным шариком набрало высоту и, кружась, уменьшаясь, мотаясь из стороны в сторону, растаяло в небе. Оставив мне лишь горстку двумерных, сдутых воспоминаний, о которых я поведал здесь.
Я истошно вскрикнул.
А потом зарыдал.
Не знаю, долго ли я висел на решетке, оплакивая утрату. Но когда я вновь овладел собой, Вдова все еще была рядом.
— Дэнни, — произнесла Вдова. Она
В тот миг я бы предпочел, чтобы и она меня бросила. Как извиняться за грехи, которых больше не помнишь? За то, что был человеком, который, при всей его подлости, исчез бесследно? Как ждать прощения от той, кого начисто забыл — забыл вплоть до самого имени ее? Меня всего трясло от стыда и тоски.
— Послушай, — сказал я. — Я знаю, что вел себя плохо. «Плохо» — еще мягко сказано. Но я могу как-нибудь искупить вину перед тобой… За это, ну ты знаешь, за все. Я что-нибудь придумаю. В смысле…
Что сказать человеку, заглянувшему на самое дно твоей никудышной, жалкой душонки?
— Я хочу попросить прощения, — сказал я.
Тоном, подозрительно похожим на сочувственный, Вдова сказала:
— Поздно, Дэнни. Все прошло. Финиш. У нас с тобой была одна-единственная общая черта. Ни ты, ни я не умели вовремя расставаться с тем, что нам больше не требовалось. Неудивительно, что мы снова вместе. Но разве ты не понимаешь: неважно, чего ты хочешь, а чего не хочешь — твое желание не сбудется. Уже не сбудется. Ты упустил свой шанс. А теперь улаживать уже поздно, — тут она прикусила язык, ужаснувшись своим словам. Но мы оба знали, что она сказала правду.
— Вдова, — произнес я так мягко, как только мог. — Чарли наверняка…
— Заткнись.
Я заткнулся.
Вдова зажмурилась и закачалась, как на ветру. По ее телу пробежала рябь, превращая ее черты в упрощенную схему, убирая из них все человеческое. Она уже начинала расставаться со своим земным обликом.
Я вновь попытался с нею заговорить.
— Вдова… — произнес я, виновато протянув к ней руки.
Она напряглась, но не отпрянула. Наши пальцы соприкоснулись, сплелись, крепко сцепились.
— Элизабет, — произнесла она. — Меня зовут Элизабет Коннели.
И рассвет, и тот бесформенный ужас, что зовется днем, мы переждали на потолке «Рокси», обнявшись. Когда закат вновь пробудил нас ото сна, мы полночи проговорили, пока не пришли к тому единственному решению, которое в глубине души приняли заранее.
Мы потратили почти целый час, чтобы добраться до Семи Сестер и спуститься на высочайшую точку Талии.
Держась за руки, мы стояли на верхушке мачты. Из-под наших ног, точно порывы ураганного ветра, хлестали радиоволны. Приходилось цепляться изо всех сил, чтобы не сдуло.
У нас под ногами Талия безмятежно болтала с сестрами. Они были верны себе — в решающий для нас миг прикидывались, будто мы им совершенно безразличны. Но все они, как одна, нас подслушивали. Не спрашивайте, как я это узнал.
— Кобб? — произнесла Элизабет. — Мне страшно.
— Ага. Мне тоже.
Долгая пауза. Затем она сказала:
— Давай так: сначала я. Если ты бросишься первым, у меня духу не хватит.
— Ладно.
Она набрала в грудь воздуха — вот смехота-то, если подумать — и, отпустив мачту антенны, рухнула в небо.
Сначала она походила на воздушный змей. Потом на клочок бумаги. И наконец на стремительно падающее зернышко. Я долго стоял, глядя, как она падает и уменьшается. И вот Элизабет растворилась в мерцании этого задника Вселенной, стала еще одной искоркой бесконечности.
Она исчезла, и я невольно задумался, была ли она на самом деле. Действительно ли Вдова была Элизабет Коннели? Или же то был очередной осколок моего разбитого «я», связка объединенных одной темой воспоминаний, с которыми я должен был разобраться, прежде чем решиться на падение в небо? Бескрайняя пустота разверзлась вокруг меня, пустота, заместившая собой все сущее. И, судорожно схватившись за мачту, я подумал: «НЕТ! НЕ МОГУ!».
Но это мимолетное ощущение прошло. У меня масса вопросов, на которые здесь никто не ответит. Еще через миг я разожму руки и последую за Элизабет (если то действительно была Элизабет) в бездну ночи. Вечно падая, я превращусь в фоновое излучение, холодной тончайшей пленкой размажусь по Вселенной, стану гладкой, монотонной, адресованной всем и каждому радиограммой, которая легко поддается совершенно однозначной расшифровке. Пусть Талия передаст мою историю кому-нибудь, кто не поленится ее выслушать. Меня здесь уже не будет.
Пора в путь. Час отлета пробил — давным-давно. Мне страшно, но я ухожу.
Пуск.
Иван Вазов
ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ХХ ВЕКА
Этот рассказ, близкий по жанру к литературной утопии, совсем недавно был обнаружен в архивах классика болгарской литературы и общественного деятеля, одного из основоположников болгарской реалистической прозы, автора знаменитой эпопеи «Под игом» Ивана Вазова. Написан рассказ 30 декабря 1899 года, и читатели получают уникальную возможность ровно через сто лет сверить прогноз известного писателя с нынешней реальностью.
Простуда вынудила молодого царя Ивана на несколько дней задержаться во дворце. Однако этим утром он чувствовал себя уже вполне здоровым и потому пребывал в настроении благодушном и приподнятом.
Зимний день был как-то по-особенному мягок и тепл, хотя небо и затянула облачная пелена, сквозь которую почти не просачивались солнечные лучи.
Царь распахнул окно и полной грудью вдохнул напоенный свежестью воздух. С жадным удовольствием заглатывал он живительные струи, любуясь высокими ясенями городского парка, раскинувшегося за стенами побелевшей от снега столицы, взлетающими к небу бесчисленными башнями и высокими сводами дворцов, шпилями государственных учреждений и золочеными крестами храмов. Ближе всех возвышалось потрясающее в своей монументальной величественности строение — Народный театр.