Журнал «Если», 1999 № 12
Шрифт:
Падая, ты разжижаешься. Субстанция, из которой ты состоишь, растягивается и утончается, превращаясь в этакий блинчик, и ее сияние меркнет по мере того, как ты набираешь скорость. Насколько известно, этот процесс длится поистине бесконечно. Ты угасаешь, утончаешься, остываешь… и, наконец, слипаешься со всеми, кому также довелось умереть, — субстанцией, которая ровным-ровным слоем пронизывает вселенский вакуум, вечно стремясь вперед, но так и не достигая абсолютного нуля системы координат. Разуй глаза: небо полно мертвецов.
Но в космос
Первая реакция на смерть — острое нежелание верить в ее реальность. «Быть не может», — подумал я. Разинув рот, я пялился на пол, где валялось мое тело (кстати, его обнаружили лишь утром). Мой собственный труп, бледный-бледный, точно обескровленный, одетый в серую мохеровую безрукавку; на шее — галстук с логотипом корпорации; золотой «Роллекс», письменный прибор от фирмы «Шарпер-Имидж»; и, разумеется, я не преминул подумать: «Так ради этой дряни я умбр?» — подразумевая, ясное дело, всю мою жизнь.
Итак, испытывая онтологический и личностный кризис, я побрел по потолку, пока не дошел до места, где когда-то была труба пневматической почты. Ее убрали, а дырку заштукатурили лет пятьдесят назад. Я упал с семнадцатого этажа на двадцать пятый, а по дороге много узнал. Нервничая и дергаясь, но уже понемножку обучаясь той осмотрительности, без которой после смерти не проживешь, я подошел к окну — поглядеть, что делается снаружи. Попробовал дотронуться до стекла: рука прошла прямо сквозь него. Я отпрыгнул. Потом осторожно наклонился вперед, высунув голову в ночь.
Когда ты мертв, Таймс-сквер — это ни в сказке сказать, ни пером описать! Мертвецы видят в десять раз больше огней, чем живые. Во всех металлических предметах пульсирует внутренняя жизнь. Электропровода выглядят тонкими царапинами на коже воздуха. А неон — это просто ГИМН. Мир полон странных зрелищ и криков. И все стремительно меняется, оставаясь таким же прекрасным.
На площади охотилось существо, похожее на гибрид дракона и струйки дыма. Я скользнул по нему взглядом — и тут же увлекся другими чудесами.
Снова ночь. Меня разбудили «Цеппелины». Мелодия «Лестницы в небо». Опять.
— Проснись и пой, мой человечек, — пропела грудным голосом одна из Сестер. Забавно: то они лезут в наши дела так, что спасу нет, то абсолютно нас игнорируют.
— Говорит Евфросина. Передаем прогноз погоды для красноглазых. Атмосфера мутная, возможны осадки в виде экзистенциального отчаяния. Если тебе небезразлична твоя дальнейшая судьба, лучше не выходи сегодня на улицу. В течение ближайшего часа сверкнет молния.
— Для молний нынче не сезон, — ответил я.
— Правда? Сказать об этом погоде?
Тут до меня
— Знаешь что, милая, иди-ка ты…
Легкий, высокий смешок, переходящий в ультразвук — и Евфросина от меня отстала.
Стук капель где-то под ногами убаюкал меня, но тут с истошным воплем примчалась молния, на долю секунды вывернула меня наизнанку и, радостно кувыркаясь, укатила к своим электрическим праотцам. В следующий миг, миг возрождения, стены сделались кристально-прозрачными, а весь мир — стеклянным, и тайны его стали видны, как на ладони. Но не успел я всмотреться и вдуматься, как стены вновь стали темными и плотными, и улыбка безумца — злобный послед молнии — медленно погасла в ночи.
А Семь Сестер все это время хохотали и пели, приветствуя восторженным визгом каждую вспышку, импровизируя абсурдные стишки из воплей, свистков и скрежета помех. Когда на секунду воцарилось затишье, мою голову заполнил глухой гул несущей волны. Кажется, это была Фаэна. Но вместо ее голоса слышались лишь испуганные всхлипы.
— Вдова? — окликнул я. — Ты, что ли?
— Она тебя не слышит, — промурлыкала Фаэна. — Скажи спасибо, что я смогла ее усилить. В трансформаторную будку перед ее домом ударила молния. Это должно было случиться рано или поздно. Твой преследователь — ты его еще Труподавом зовешь, прелестное имечко, кстати — ее стережет.
Ерунда какая-то. Быть не может.
— Почему вдруг Труподав к ней привязался? — спросил я.
— Ах, почему, почему, почему? — пропела Фаэна строчку из какой-то эстрадной песенки.
— Пока ты был жив, твои вопросы оставались без ответа. Думаешь, после смерти тебе наконец что-то объяснят? Дудки! — всхлипы продолжались.
— Ничего, пересидит, — сказал я. — Труподав не может…
Стоп, погоди-ка. У нее в доме только что провели кабельное телевидение, так? Сейчас соображу, как там все устроено. С одной стороны — телефонные провода, с другой — электропроводка и кабели. Вдова легко может проскользнуть у него за спиной.
Всхлипы стали тише, но тут же перешли в вопль отчаяния. Такой истерики я от Вдовы не ожидал.
— Ты в своем репертуаре, — процедила Фаэна. — Как всегда, толкуешь о том, о чем не имеешь ни малейшего понятия. От удара молнии твой пушистик мутировал. Выдь-ка сам и посмотри.
У меня перья встали дыбом:
— Ты ведь отлично знаешь, что мне нельзя…
Фаэну что-то отвлекло, и несущая волна исчезла. Семь Сестер — ветреные дамочки. Впрочем, на сей раз их капризы были мне на руку. Как же, попрусь я наружу выяснять отношения с этим чудовищем. Просто не смогу себя заставить. И я был рад, что обстоятельства не заставляют меня признаваться в своей трусости вслух.