Журнал «Если», 2000 № 05
Шрифт:
Племя Пиу Хоков сделалось подобным напряженному луку. Мужчины улеглись спать снаружи вигвама.
Еще до рассвета я отправился будить охотников; им было достаточно звука моих шагов, и мне не нужно было говорить, чтобы они поднялись на ноги. Через какое-то мгновение все уже ожидали, взволнованно перешептываясь, возле вигвама. Маленький Медведь и Слепой Олень, как подобает проводникам, заняли свое место впереди остальных. Мы дали им чуть отойти и выступили следом, направляясь к тому месту, где стадо, по нашим расчетам, должно было оказаться на заре.
По
— И запомните, — сказал я обоим, — никаких подвигов. Если мы упустим этого зверя, то найдутся другие. А раны мне не нужны. Иногда бизон не обращает внимания на крики загонщиков. Страх лишает зверя слуха и зрения. И если он не уступает тебе дорогу, то ты даешь ему пройти. Человеку бизона не остановить.
Таксист и Боб шли в нескольких шагах позади меня и негромко переговаривались. По большей части они пользовались нашим языком, кроме тех случаев, когда не знали нужного слова. Надо сказать, что обычно я вполне мог понять смысл чужих слов.
Теперь они ладили много лучше, — быть может, после того как пожили в нашем племени; ведь наши люди явно относятся друг к другу куда добрее, чем принято в народе чужаков. Кстати, Таксист заметил однажды, что в нашем языке слов много больше, чем в их, и по его мнению, тонкости смысла и ощущений лучше выражать на нашем языке. Он считает, так вышло потому, что мы целую зиму просиживаем в вигвамах и проводим за разговором больше времени, чем принято среди его людей.
Еще он сказал, что его народ не умеет так, как мы, улаживать обиды и ссоры. Таксист говорил, что у них нередки драки за играми или во время путешествий по этим огромным деревням; нередко они даже садятся в засаду, чтобы убить другого человека и взять его вещи.
Этот рассказ вполне объяснял высокомерие Боба. Я не сомневаюсь в том, что вы, дети, уже успели заметить: чем проще жизнь племени, тем выше задирают носы его люди, тем свирепее выражение на их лицах. Ну а там, где искуснее ремесленники, где лучше оружие, там, где зимой у очага рассказывают самые занимательные истории, люди обычно приветливы и добры.
В ту пору слух мой еще был острым, и я достаточно хорошо разбирал их разговор, хотя они и не подозревали этого. Боб сказал:
— Таксист, держись позади меня. Я гораздо крепче и сумею тебя защитить.
— Да прекрати, Боб. Я упражнялся и занимался с оружием не меньше. — Таксист стал теперь относиться к нему более терпеливо.
— Насколько я помню, положение мужчины в племени зависит от его успехов на охоте, ведь так, Таксист?
— Нет, Боб, не совсем так. По-моему, им нравится, когда каждый занимается тем делом, которое получается у него лучше всего. Вождь умеет руководить, поэтому он — вождь. Но не потому, что он хороший охотник. — Таксист был прав, конечно, хотя я неплохой охотник.
— Старики выбирают себе преемников и передают им свое мастерство, взяв их к себе в ученики.
— Я знаю, что в последние дни ты проводил много времени с Вождем и его сыном. По-моему, ты хочешь, чтобы тебя взяли в ученики к Вождю. Ха! — фыркнул он. — Ты не сумеешь даже вывести племя из вигвамов.
— Вовсе нет, Боб. Имей в виду, что Вождь уже выбрал себе преемника — своего сына, Маленького Медведя.
Боб умолк.
В это мгновение на тропе показался Маленький Медведь, изо всех сил бежавший навстречу нам. Весь в поту, он рухнул мне на руки и выдохнул:
— Отец, стадо быстро приближается к охотничьим землям. Надо прибавить шагу, чтобы догнать его в нужном месте.
— Хорошая работа, Маленький Медведь. Ты стал отличным проводником, и я могу гордиться тобой. Пройди с нами немного, отдышись, прежде чем вновь занять место впереди.
Он кивнул и некоторое время шел рядом со мной. Невзирая на упражнения с оружием и зимние занятия, первая охота всегда очень утомительна. Шаман говорит, это потому, что запасаемая нами пища не столь питательна, как свежая, добываемая охотой и собирательством в теплое время года. Он говорит, что обитатели северных краев, где зимы дольше, живут недолго.
К середине утра мы вышли на холм, возвышающийся над охотничьими угодьями. Повернувшись, я дал знак, чтобы все молчали и соблюдали осторожность. Наш отряд, двадцать охотников, поднимался на горку в полном молчании.
Слишком полном. Оказалось, что я привел наш отряд прямо к матерой пуме, преследовавшей стадо. Как вам известно, пумы тоже прекрасно умеют подобраться неслышно. Обернувшись, огромный кот припал к земле и оскалился.
Сердце колотилось в моей груди. С потрясающей, неестественной ясностью я видел розовые ощерившиеся губы, искрящуюся белизну огромных зубов.
Примороженный к месту близостью смерти, я ощущал дыхание зверя, которое доносил до меня легкий весенний ветерок. Он пах прошлой добычей, нынешним голодом и полной уверенностью в себе.
Какой-то отдаленной частью сознания я отметил, что птицы притихли, хотя насекомые жужжали вовсю. Оставалось только гадать, что было тому причиной — приближение стада или мое собственное положение.
Я был слишком испуган, чтобы смутиться, хотя потом мне стало стыдно.
Никто не шевелился. Ни пума, ни охотники. Но взгляд зверя оставался прикованным ко мне.
Наконец он шевельнулся, знакомые движения говорили о готовности к прыжку: животное вильнуло задней частью и запустило в землю когти.
В своем оцепенении я не забывал, что держу копье наготове. Я приподнял его, даже не замечая. Но пума находилась совсем рядом, и я не был уверен, что сумею остановить ее. Если я брошу копье, зверь, скорее всего, сделает прыжок, и рана не помешает ему. Если я буду ждать нападения, то не сумею вовремя ударить и отскочить.
Тут позади меня кто-то шевельнулся. Я знал, что это один из новичков, потому что всякий из Пиу Хоков будет в такой миг стоять на своем месте, как вкопанный. Это оказался Боб. Замахав руками, он рыкнул на пуму: