Журнал «Если», 2001 № 10
Шрифт:
Перевела с английского Ирина ГУРОВА
Кейт Вильхельм
И АНГЕЛЫ ПОЮТ
По воскресеньям, вторникам и четвергам — в дни выхода «Новостей Северного Побережья» — Эдди засиживался в редакции до часу, а то и до двух ночи. Конечно, издателя Стюарта Уинкла заботила лишь реклама, но Эдди придерживался иного мнения. А вдруг в последнюю минуту что-нибудь произойдет? Ведь даже здесь,
В ту памятную ночь со среды на четверг он, по обыкновению, прочитал свой собственный текст и немедленно взревел:
— Где она?!
Под словом «она» подразумевалась, конечно же, Рути Дженсон — тощая брюнетка с жиденькими, коротко остриженными волосами, которую Эдди к тому же считал набитой дурой. А как иначе объяснишь то, что она, хотя и панически боялась Эдди, но все же три вечера в неделю засиживалась так долго, что непременно получала от него выволочку?!
Пышущий праведным гневом Эдди вихрем промчался по редакции и, как обычно, перехватил Рути у самой двери; правда, на сей раз она не просто там мялась, а уже набрасывала плащ на свои узенькие плечи.
— Какого черта ты исправила в моей статье слово «частотой» на слово «чистотой»?! — набросился на нее Эдди. — Зачем вообще правила меня? Разве я не предупреждал, что сверну тебе шею, если ты снова прикоснешься к моей рукописи?!
Рути всхлипнула и, с ужасом глядя мимо Эдди, пролепетала:
— Я… Прости. Я не нарочно…
Вдруг она резво распахнула дверь и, словно капелька ртути, выскользнула в завывающую на улице бурю, а Эдди мысленно пожелал ей оказаться подхваченной проклятым ветром и унесенной в Австралию или куда подальше.
Ветер, воспользовавшись тем, что дверь открыта, с воем пронесся по комнате, разметал листы бумаги и раскачал светильники на цепочках. Эдди поспешно захлопнул дверь и с ненавистью огляделся. Три стола; разбросанные бумаги, которые миссис Рондейл утром выметет, как выметает все, оказывающееся на полу, за исключением, пожалуй, грязи; дверь в типографию, откуда доносится гул печатных машин.
Возвращаясь к себе в каморку, Эдди в сердцах пнул подвернувшийся под ногу стул. За его спиной приоткрылась, а через секунду едва слышно затворилась дверь в типографию, и рабочие, несомненно, принялись потешаться над опять разбушевавшимся Толстяком Эдди. Эдди прекрасно знал, что за глаза его зовут Толстяком или даже похлестче, как знал и то, что никому на всем белом свете, кроме него, нет никакого дела до «Новостей Северного Побережья».
Сев за стол, Эдди хмуро оглядел статью — одну из своих лучших, по его мнению. В глаза сразу бросилось злосчастное слово «чистота». Прежде эта фраза читалась так:
В это время года штормы обрушиваются на побережье с такой регулярностью, с такой частотой, будто само море вступает с воздухом в решающую, смертельную схватку.
Эдди смял в руке еще не просохшую полосу, хотя прекрасно знал, что ладони окажутся перепачканными типографской краской.
Минут через пять, слегка поостыв, он отложил газету и прислушался к протяжному завыванию ветра.
Весь вечер Эдди вот так же напряженно слушал по радио поступающие со всего побережья сообщения, ожидая новостей о разрушениях, сбоях в электроснабжении, крушениях, но передавали лишь, что в такой-то и такой-то милях Сто Первое шоссе залито водой, там-то и там-то повалено дерево или дорожный указатель, никто не погиб и даже не ранен… Решив к полуночи, что сегодняшние судороги природы — всего лишь обычный тихоокеанский шторм, Эдди с тяжелым вздохом подписал номер к печати.
Ветер взвыл, затем на секунду успокоился, будто переводя дух, и вновь принялся за свое. Совсем как мальчишка со свистком. И по всему побережью люди, словно родители, повидавшие на своем веку немало таких же мальчишек со свистками, не обращали на него ни малейшего внимания, а лишь терпеливо дожидались, когда он, наконец-то устав, угомонится, и можно будет вновь заняться своими будничными делами. Но родившийся в Индианаполисе Эдди, хоть и прожил на побережье уже шесть лет, по-прежнему считал ветер в восемьдесят миль в час событием из ряда вон. А ведь и правда, такой шторм, как сегодняшний, просто обязан стать событием!
Все еще хмурясь, Эдди прошел к входной двери и облачился в черный плащ до пят и черную широкополую шляпу, за которые его почему-то прозвали Горцем, хотя в этом одеянии он был, скорее, похож на героя комиксов Человека-Тень.
По дороге домой Эдди завернул в «Таверну Коннелли», где, устроившись в углу, угрюмо пропустил два стаканчика виски, а перед самым закрытием предложил своему старому знакомому, Трумэну Коксу, оказавшемуся там же, подвезти его домой.
В городишке Льюисбург, расположенном к югу от Астории и к северу от Кэннон Бич, числилось девятьсот четыре жителя, и, похоже, в два часа ночи все они спали, так что огнями светились лишь аптеки, типография, да еще вспыхивали два светофора на пустынных улицах. Дождь заливал ветровое стекло, струился ручьем по асфальту Главной улицы, а со склона горы сбегал бурными потоками.
Эдди свернул на Третью улицу. Вдруг кто-то перебежал дорогу, едва не угодив под колеса. Эдди ударил по тормозам, машину занесло.
— Черт! — выругался Эдди, поспешно выворачивая руль. — Ты не заметил, кто это был?
Трумэн, вглядевшись в темную аллею, промолвил:
— Держу пари, это была младшая дочка Боланда. Видать, пошла по стопам своей непутевой сестрицы Нормы.
— Уверен, что нынешней ночью она сполна получит все, что заслуживает, — буркнул Эдди, сворачивая на дорожку к дому Трумэна. — Ну, еще увидимся.
— Да, конечно. Спасибо, что подбросил.
Трумэн наглухо застегнул плащ и рванул к подъезду, но Эдди не сомневался: домой его приятель попадет мокрым, словно после купания в океане. Еще бы, такой ливень!
Эдди вывел машину задним ходом на шоссе и не спеша покатил к своему дому, но, миновав всего квартал или два, вдруг подумал о мокнущей под проливным дождем дочке Боландов. Ясно, каким ремеслом она занялась, но, Господи, ей же нет еще и двенадцати!
Эдди вдруг стало жаль малолетнюю горемыку, захотелось для нее что-нибудь сделать — хотя бы подвезти домой, и он, повинуясь внезапному импульсу, развернул машину и поехал по Второй улице. Нумерованные улицы шли параллельно береговой линии и потому оказались сейчас защищены домами от буйства стихии; поперечные же превратились в наполненные ветром туннели, отчего машину изрядно встряхивало на каждом перекрестке. Вторая улица оказалась темной и пустой, и Эдди с облегчением вздохнул. Теперь он со спокойной совестью отправится домой, там часок-другой послушает музыку, пропустит стаканчик, съест сэндвич и потом заляжет в постель. Правда, под завывания ему обычно не спалось, но если ветер в ближайшие часы все же не угомонится, тоже не беда — он дочитает начатую книгу, а потом, может, возьмется за следующую.
Размышляя так, Эдди свернул раз, другой и тут снова увидел девчонку. Она лежала у обочины лицом вниз, и если бы Эдди не думал о ней и ее сестре с матерью, если бы он катил чуть быстрее пяти миль в час, то, скорее всего, проехал бы мимо. Эдди, затормозив у обочины, вылез из машины, и немедленно дождь, хлестнув по лицу и очкам, почти ослепил его. Эдди поднял девочку на руки, дотащил до машины, распахнув заднюю дверцу, уложил на сиденье и только тогда взглянул ей в лицо. Девочка оказалась вовсе не дочкой Боландов, Эдди вообще ее прежде не видел. И легкой Она была, словно перышко. Эдди торопливо обошел машину и сел на водительское место. В зеркальце заднего обзора ему оказался виден лишь бесформенный, поблескивающий водой черный плащ, скрывавший ребенка целиком. Эдди смахнул с лица воду, протер носовым платком очки и, поерзав на сиденьи, спросил: