Журнал «Если» 2003 № 01
Шрифт:
Доктор Килбилли, автор «Истории переходного периода Проекта», придумал названия всем большим войнам XX и XXI столетий. У нас были Чернознатная Война, Расистская Нерасовая Война и наконец Неблагородно-Благородная Война. Разумеется, в других учебниках эти войны называли первой, второй и третьей мировыми.
Если верить доктору Килбилли, возведение проекта стало итогом 1стечения многочисленных обстоятельств, самыми важными из которых были демографический взрыв и Договор в Осло. Демографический взрыв, понятное дело, означал, что народу все прибывало, а жизненного пространства не прибавлялось. Вот почему за какие-нибудь сто лет (очень быстро по историческим
Так и жили. А все из-за демографического взрыва. И Договора в Осло.
Насколько я понимаю, когда-то на Земле шла ожесточенная борьба между двумя группами ныне прекративших существование государств (это нечто вроде Проектов, только они были не вертикальные, а горизонтальные), и обе группы имели атомное оружие. В преамбуле Договора в Осло говорилось, что атомная война возможна, но если кто-то все же помыслит о ней, то применять можно будет только тактические ядерные заряды, а стратегические — ни-ни (тактические заряды используются для уничтожения живой силы противника на поле боя, а стратегические — чтобы гробить мирный люд в тылу). Странное дело, но, когда кому-то пришло в голову повоевать, обе стороны решили соблюдать Договор в Осло и не бомбить Проекты. Разумеется, вояки возместили это неудобство, применяя тактическое ядерное оружие где надо и не надо, и после войны почти вся Земля стала радиоактивной и опасной для жизни. За исключением Проектов. Во всяком случае, тех из них, которые успели огородиться силовыми экранами, изобретенными перед самым началом боевых действий и способными отражать радиоактивные частицы.
Но, поскольку в ходе Неблагородно-Благородной Войны была нарушена уйма других договоров, после ее окончания никто уже толком не знал, где свои, а где чужие. Вполне возможно, что вон тот Проект на горизонте — союзник. Но это еще бабушка надвое сказала. А население того Проекта тоже знать не знало, враги мы или друзья. Казалось бы, чего проще — возьми и спроси. Ан нет, слишком опасно: можно выдать себя.
Так что теперь нам мало что напоминает об угрозе извне. Политика Вечной Бдительности и Мгновенной Готовности отдана на откуп армии, а всех остальных — простых обывателей — это вообще не колышет.
Но вот в лифте завелся лазутчик. Меня передернуло при мысли о том, что ему удалось так глубоко проникнуть в наши оборонительные порядки. А ведь следом за ним, возможно, лезут другие, и поди угадай, сколько их. Да и стены защищают нас, лишь пока все потенциальные недруги находятся снаружи.
Я сидел, ошеломленный этой ужасной вестью, и силился переварить ее. А потом вспомнил о Линде.
Часы показывали четверть одиннадцатого. Моля Бога, чтобы лазутчика уже поймали и чтобы Линда сочла его появление в лифте достаточно уважительной причиной для опоздания, я снова выбежал в коридор. Но лифт по-прежнему не действовал. Значит, лазутчик все еще сидел там. Силы
Но тут я заметил дверь справа от лифта. Она вела на лестницу.
Я никогда прежде не обращал внимания на эту дверь. Лестницей у нас никто не пользуется, разве что обуреваемые жаждой приключений мальчишки, играющие в полицейских и воров. Моя нога не ступала на ' эту лестницу с тех пор, как мне исполнилось двенадцать лет. Правду, сказать, я вообще считал лестницу нелепым приспособлением. Ведь у < нас были лифты, которыми можно пользоваться, когда в них не сидят < лазутчики. Зачем же тогда лестница?
Если верить доктору Килбилли, этому живому кладезю бесполезных сведений, Проект строился в те времена, когда еще существовали» такие штуковины, как муниципальные власти (это что-то связанное с] городами — своего рода конгломератами проектов), а у местного муниципального правительства были какие-то там правила пожарной, безопасности, уже тогда безнадежно устаревшие. Они обязывали сооружать лестницы во всех зданиях города, и в итоге в нашем Проекте i тоже появилась лестница с тридцатью двумя тысячами ступенек.
Что ж, в кои-то веки она наконец может пригодиться. Меня отделяли от Линды всего тринадцать лестничных пролетов. Двести восемь ступенек. Разве я не способен преодолеть двести восемь ступенек, чтобы добраться до возлюбленной? Конечно, способен! Если дверь на лестницу не заперта.
Она открылась, хоть и весьма неохотно, потому что ею не пользовались уже черт-те сколько лет. Со скрипом, визгом и стоном створка чуть сдвинулась, и мне удалось протиснуться на пыльную, провонявшую плесенью лестничную площадку. Я глубоко вздохнул и приступил к нисхождению: восемь ступеней — площадка, еще восемь — этаж. И так далее.
Далее-то далее, но далеко я не ушел. Между сто пятидесятым и сто сорок девятым этажами в стене обнаружилась крошечная дверца. Я остановился и с любопытством оглядел ее. Когда-то на створке была намалевана некая надпись, но краска давно осыпалась. Тем не менее слой пыли на месте букв был тоньше и светлее, чем на остальной поверхности двери, и я пусть с трудом, но сумел разобрать слова: ШАХТА ЛИФТА. СЛУЖЕБНЫЙ ВХОД.
Я нахмурился. Эту дверцу должен был охранять как минимум взвод бдительных солдат. Почему же она без присмотра? Может, за ненадобностью ее просто не нанесли на новейшие карты Проекта? Или она опечатана изнутри? Или военные уже поймали лазутчика? Или начальство допустило халатность?
Пока я задавал себе все эти вопросы, створка распахнулась, и появился лазутчик с пистолетом в руке.
Наверняка это был он. Во-первых, пистолет. Во-вторых, испуганная физиономия, затравленный взгляд, нервная повадка. В-третьих, то обстоятельство, что он возник из шахты лифта.
Сейчас, задним числом, мне кажется, что он перетрусил не меньше моего. Помнится, у нас получилась короткая, но живописная немая сценка. Мы застыли, разинув рты и выпучив глаза.
К сожалению, лазутчик опомнился первым. Быстро и бесшумно прикрыв аварийную дверь, он перестал бестолково размахивать пистолетом и прицелился мне в живот.
— Не двигаться! — громко прошептал он. — Ни звука!
Я в точности выполнил эти указания, что дало мне возможность хорошенько приглядеться к лазутчику. Он был невысок, дюйма на три ниже меня, с худым скуластым лицом, тонкими губами и глубоко посаженными глазами. В серых штанах, серой рубахе и бурых шлепанцах. Ни дать ни взять шпион… То есть он выглядел, как и положено шпиону — вовсе не как шпион. Воплощенная серость. Мне показалось, что он смахивает на угрюмого молочника, который когда-то обслуживал моих родителей.