Журнал «Если», 2005 № 05
Шрифт:
Добчик не выпускал женщину. Она стонала, оглядывая сцену побоища. Мальчик произнес голоском крошечной птички:
— Тише, мама, все уже кончилось.
Та поежилась, прижимаясь к Добчику, который обхватил пальцами ее ладонь и руку мальчика. Тела их тряслись в унисон, как три переплетенные ивовые ветки.
И в этот самый момент у Добчика поехала крыша.
Как ему показалось потом, он словно провалился в дыру — в некое отверстие, вдруг открывшееся в самовосприятии. Его окружило пространство, полное тепла. Здесь было слишком хорошо, чтобы он смог назвать это
— Эй, с вами все в порядке? — говорил склонившийся над ними парень из медицинской бригады.
Добчик моргнул. Лицо этого типа показалось ему гипсовым и холодным — скорее, лицом изваяния, а не живого существа.
Стряхнув с плеч руку Добчика, словно это он был террористом, женщина поднялась на ноги. Он протянул к ней ладонь, желая продлить момент, спросить, откуда он знает их. Однако та, сузив глаза, отшатнулась от него. Потащив за собой ребенка, женщина бросилась к выходу из музея.
Добчик побрел было за ней, а потом остановился. Кто-то сунул ему платок — стереть кровь с лица. Старик успел позабыть о террористе и взрыве. Его потрясло воспоминание об этой дыре, том месте, куда он провалился и где провел несколько славных секунд. Но он побывал отнюдь не в «Комнате смеха», приюте страдальцев, пораженных компьютерным безумием. Это была совсем иная обитель.
Стоя на верху широкой и высокой лестницы, он оглядел мирские просторы. Под полосатым зонтиком более не было торговца кренделями. Женщина вместе с ребенком исчезла в городском лабиринте.
Ему не хватало их.
Добчик не выдержал. По прошествии трех дней он вновь оказался в музее, рассчитывая встретить там женщину. Кровь, мусор и крендельки исчезли. Все сделалось нормальным, однако нормальность-то и вызывала у Добчика сомнения.
На следующий день появилась и она — старик увидел, как женщина с сыном покидают музей. Добчик последовал за ними в автомобиле Индивидуального транспорта, не имея никакого плана, просто надеясь уговорить женщину выслушать его. Дело было в том, что без нее Добчик не мог понять, сходит он с ума или нет.
Может, это действительно так? Если она скажет: нет, я ничего не почувствовала, значит, у него действительно поехала крыша. Его день рождения — в пятницу. А сегодня вторник. Факт восьмидесятилетия не имеет магического значения. Суперинтеллект не рождается сразу по наступлении определенного возраста — подобно тому, как следует бой часов за движением стрелки. Однако, если подумать, признаки налицо: он становится негибким и нерешительным. Взять, например, его сад. Всю эту возню со скрещиванием шерстистого тимьяна и охотой на котов миссис Мэрчи. И с экзотическими газонами и зимоустойчивыми лимонными деревьями. Ведь лимоны можно просто купить. Как
Автомобиль выехал из города, и Добчик отменил его вопрос о конечном пункте поездки. Он этого не знал. Выход из личного лабиринта был связан с той женщиной, которая ехала впереди. Она была ключом к двери.
Но что если он не сходит с ума? Что если пред тобой в старости открываются два пути? Один в «Комнату смеха». А другой к чему-то большему. Он принадлежал к первому поколению людей, состарившихся после Изменения. Не произойдет ли так, что после пятидесяти прожитых лет перед ним откроется альтернатива «Комнате смеха»?
Наконец они оказались за городом, в небольшом поселке. Женщина и ее сын исчезли за дверью небольшого домика. Убогое жилище, окруженное запущенным садом.
Поднявшись на крыльцо, он заставил себя постучать — пока не иссякла отвага, — а потом постучал еще раз.
Она открыла дверь, узнала его и попыталась захлопнуть.
— Прошу вас, — проговорил он. — Я проделал такой далекий путь.
В руке ее был небольшой пейджер:
— Я сейчас нажму вот эту кнопку, и охрана немедленно явится сюда.
— Не стоит беспокоиться, — уверил ее Добчик. — Я не сделаю вам ничего плохого. Уделите мне всего три минуты. А потом я обещаю уйти.
Она замерла в двери, как преграда. По лицу сорокалетней женщины пролегли редкие морщины, поддерживавшие ее черты, словно стропила. Добчик вдруг захотел, чтобы она улыбнулась, но с какой, собственно, стати ей это делать? Ведь ему просто показалось, что он знает ее. Знает ее одиночество и тоску. Он понял, насколько обманчивым было это ощущение.
Стиснув в руке сигнальное устройство, женщина ждала, когда он выскажется и уйдет.
Добчик глубоко вздохнул:
— Несколько дней назад, в музее, я кое-что ощутил в отношении вас и ребенка. Мы едва не погибли, а подобные обстоятельства связывают людей.
Лицо ее не переменилось. Отпущенное ему время неумолимо уходило.
— Мне показалось, что я знаю вас и вашего сына… Он ведь ваш сын?
Она не ответила. Пришлось продолжать:
— Я ощутил только то, что знаю вас. И что вы знаете меня. Но поскольку я вас никогда раньше не видел, мне показалось, что это чувство может иметь некоторое значение. Однако вместе с тем я подумал, что, возможно… — Добчик помедлил, не желая договаривать эти слова: «у меня поехала крыша». — Я подумал, что старость, возможно, произвела путаницу у меня в голове.
Добчик никак не мог закончить мысль. Он поглядел на ее заросший сад, подумав о том, что ему было бы приятно чуточку привести его в порядок.
— Наверное, мне придется кончать с преподаванием, раз я становлюсь слишком старым, — произнес он, понимая, что говорит не то, но не имея сил остановиться. — Мой наниматель уже забронировал для меня место в приюте — на тот случай, если оно мне потребуется. Стало быть, уже пора. — Он умолк. — Но вот если и вы что-то почувствовали… Вы понимаете меня?