Журнал «Если», 2005 № 08
Шрифт:
— О чем вы договаривались с главой Шиповника, Альбин? — спросил Рохля. — Если не секрет, конечно. Какой у него к вам интерес?
— Престиж, — просто ответил эльф, запивая рогалик молоком. — Рейтинг Великого Дома издавна измерялся великими деяниями его сынов. Еще не было случая, чтобы историю Полыни писал очевидец — «собственный корреспондент с места событий». Договаривались мы о том, что под текстом, который пойдет в газеты, будет стоять подпись: «Из Дома Шиповник».
— Понятно. А вам это зачем нужно? Жизнью рисковать опять же, которая подороже, чем у нас.
— У меня есть некие проекты, и Шиповник согласен рассмотреть их и поддержать,
— Наверное, глобальные идеи по переустройству общества?
— Я хочу возродить Дом Мяты.
— Что? О черт, простите. Так вы — Мята?…
— Да. Я был в командировке и уцелел, хотя позже жалел об этом. Возродить Дом не так-то просто, и без поддержки Великого Дома не обойтись. Мята сначала могла бы иметь статус дочернего Дома, а потом выделиться в самостоятельный.
— Дочь Шиповника в обмен на подвиг?
— У всякого Дома есть своя легенда. Без нее не обойтись. Легенды — как соки земли, коими питаются корни генеалогического древа.
— Ну, — вздохнул Дерек, — про любовь Реннарт запрещает «тереть». Согласие девы уже получено?
— Идея основать новый Дом достаточно привлекательна для любой эльфы. Проблема в другом… В нашей демографической ситуации Дом тем крепче, чем развесистей его генеалогическое древо. Чем больше младших семей. Все упирается в плодовитость женщин, совсем как в Темные Века. Если ты не Великий Дом, то стань хотя бы «бурно развивающимся». Иначе во всей затее нет никакого смысла.
— А у вас вырождение генома. Понятно. Эльфа столько не родит.
— Да. Поэтому я обсуждал с Кассиасом возможность признать смешанные браки или хотя бы потомство от них. Если это состоится, ваша жена, Бедфорд, сможет получить официальный статус дочери Дома, права и привилегии.
— Ё! — вырвалось у меня. — Это не прокатит! Что удерживало ваших до сих пор? Только правильные отношения.Если Дом разрешит детей от кого попало, ваши пустятся во все тяжкие. Начнут состязаться, кто больше оплодотворит. И где же тогда ваша Мораль? Даже если допустить, что порядочный эльф останется со смертной женщиной всю ее жизнь, что помешает ему запустить сериал, где в каждой сорокаминутке — новая героиня? Если такое станет возможным, кто из вас свяжет жизнь с эльфой? И чем будет скреплен такой союз? Дружбой? Или разницей высоких и низких отношений? Ваша аристократия духа держится только на противопоставлении Своих чужому, враждебному миру. Откройте двери — и вы растворитесь в нем.
— Пока это только гипотеза, — возразил Альбин. — Полынь тоже была не всегда. Однажды ее законодательно приняли, и я сегодня здесь затем, чтобы дать руководству Дома отчет: во что это развилось и насколько целесообразно проводить Полынь в дальнейшем.
Нас прервал крик женщины. Как это может быть? Ты всегда различаешь по оттенку: колотят ли ей стекла, ломают ли дверь, вырвали ль сумочку, бьют-убивают мужа у нее на глазах или вот как сейчас? Задушено, хрипло, без ума, когда весь ужас одним горлом выходит, и то пока рот не зажали.
Рохля вздрогнул, и глаза у него сделались затравленными.
— Брось эту мысль, — резко сказал я. — Всех не защитим.
Последнее я договаривал ему в спину. Альбин не тронулся с места
— сидел прямо, сложив руки на коленях, как барышня.
— Всех — нет, — ответил Дерек, когда вернулся. Его трясло, и зубы у него стучали, а сукно куртки источало тонкий лекарственный запах с преобладанием ноты аниса. На левую руку он натягивал орочью перчатку без пальцев, с шипами на костяшках, и я подумал, что в лихое дело мы ввязались без оружия. — В аптеку девчонка побежала, в подвальчик напротив, за лекарством отцу. А этот прежде нее еще туда забрался, догадайся с одного раза, что ему было нужно.
— Наркотики, — пояснил я для эльфа.
— Да-да, я понял. Э-э-э… все ли в порядке?
— Все, за исключением того, что на улице во весь рост Полынь. И это только начало.
Я помнил много Полыней, Рохля — только одну. Зато уж, видно, запомнил. Ближе к вечеру хищники собьются в стаи. И перепьются. Тогда и впрямь никого не остановим, но пока — можно. Пока каждый случай — частный.
— Полынь учит смирению.
— Полынь называет нам нашу истинную цену, — огрызнулся Дерек. — Что ты сделаешь и чего не сделаешь, когда никому не должен. Я помню, как крался по стеночке в тот раз, поджав хвост и мучительно себя презирая. Больше ничего не помню: рушатся прогоревшие балки, искры и визг… вот такой. Никогда не забуду. Кого-то из окна выбрасывают, только силуэт мелькнул на фоне неба. И одно желание
— забиться куда-нибудь крысенком, чтобы стена за спиной, и никогда не вылезать. Это ж не кто-нибудь бузит, не чужая вражеская армия, это же соседи! Потом они при встрече глаза прячут. Стыдно им… Ну, Альбин, где нам мальчишку искать?
— Там, где шуму больше всего. Или вокруг твердынь: они сейчас как острова в море… Но это ведь бессмысленно, да? Если он хотел глазеть на осаду, не было ничего проще, чем все бы домой принесли.
— Гномские кварталы, — сказал я. — Там традиционно разразятся самые ожесточенные уличные бои. Вы готовы?
Серый влажный рассвет развернулся в такое же утро, и к полудню не развиднелось. Солнце ходило где-то там, с той стороны туч. Марджори в окружении целого модельного агентства — жен и дев Шиповника — стояла на галерее Башни, наблюдая, что происходит под стенами.
Страха не было. Дитя работного дома, девушка с улицы — никто прежде не дрался за нее. Интересно узнать, что за чувства она испытает. К тому же первые орки, собиравшиеся к Шиповнику и вооруженные только железными палками, выглядели слишком ничтожно. Они только бесновались внизу да выкрикивали бранные слова, и лучники Гракха, расставленные редкой цепью по верху стены, не тратили на них стрелы. С галереи-фонаря их было прекрасно видно. Потом Башню, словно вуалью, охватило дымом. Толпа поджигала все на своем пути, а ветер гнал серые клубы вперед, то прижимая их к земле, то оттягивая вверх, повинуясь лишь воле своей. Только потом Мардж догадалась, что дождь играет «за нас», не позволяя разойтись огню. Кто-то где-то ворожит. Кто-то где-то полагает, будто держит Полынь в рамках.
Потом под стенами стало черно, сколько видел глаз: будто и впрямь море подступило к утесу. Тогда и полезли. И началось.
Через стену полетели горшки с «горючкой», чадной и вонючей. Дыма стало больше. В основном метательные снаряды попадали в парк, бились оземь, жидкость разливалась, прожигая дорожки в жухлой осенней траве.
Лучники на стене только пригибались, пропуская над головами горшки. Потом то один, то другой начали стрелять, видимо, в ответ, но пока редко. Тетивы нейлоновые, влажность им нипочем. Гракх был виден издалека: самый большой, и голос у него, наверное, мощный. Ведь надо же ему перекрывать гул, который создают идущие на приступ. А уж те ревут во всю глотку, подбадривая себя и соседа.