Журнал «Если», 2006 № 09
Шрифт:
— Ни одна душа. Кроме…
Я запнулся.
Я подумал о бабушке. «Спасибо, Осот»…
Нет. Быть такого не может.
— Нет, — сказал я вслух.
— Да! Если бы я тебя прикончил из-за угла, веснар добился бы своей цели: мертвый, ты бы не оправдался… Выходит, не так уж я сглупил.
— Ты считаешь, отдать жизнь за одно расследование — очень умно?
Он осекся.
— Есть такая штука — справедливость, — сказал он другим, холодным и тяжелым голосом. — И закон. Да, за них отдают жизнь. Иначе они мертвы.
Полукруглый
Я закрыл глаза. Открыл их снова; нет, лент не было. Это тень давнего кошмара. Это мне показалось.
— Ты можешь подождать во дворе? — спросил я мага.
— Нет, — отозвался он сухо. — Я должен видеть тебя постоянно. Иди вперед.
Навстречу вышла служанка. Перевела недоуменный взгляд с меня на мага и обратно. Похоже, в уединение дома Осотов слухи пока не добрались.
— Мне нужно немедленно увидеться с госпожой, — сказал я официальным тоном.
Служанка скорбно поджала губы:
— Она спит.
Я вздохнул:
— Мы подождем.
— Вы неверно меня поняли… Я не умею хорошо по-йолльски… Она в забытьи. Боюсь, больше никогда не проснется.
— Где лекарь? — я обернулся к дверям бабушкиной спальни.
— Она велела никого не звать. Никого не пускать. Еще со вчерашнего дня.
— Я ее внук, — сказал я на языке Цветущей, потому что притворяться больше не было смысла. — Я Осот и хозяин этого дома. Веди меня к ней!
Бабушка лежала на огромной дубовой кровати, на льняных простынях, под балдахином из грубого льна. Льняные волосы сливались с постелью. Казалось, она не дышала; только подойдя вплотную, я увидел, как подрагивают веки. И расслышал шелестящий звук угасающего дыхания.
— Что теперь? — спросил маг за моей спиной. Я и забыл о нем.
Я хотел спросить его, умеет ли он врачевать. Но одна мысль о том, что мясоед станет лечить бабушку, отгонять от нее смерть затем только, чтобы допросить… Чтобы выспросить, не она ли велела затаившемуся веснару навести смерть на ее внука… Эта мысль заставила мои губы срастись.
Служанка клялась, что со вчерашнего дня никто не приходил в дом и никто не выходил из дома. Я глядел в лицо умирающей бабушке, а маг за моей спиной никак не желал умолкнуть:
— Она одна знала, что ты прибудешь в Фатинмер, ведь так?
Я не собирался ему отвечать. Собственно, мне было все равно, что говорит этот ходячий покойник.
Краеугольный столб, увенчанный деревянным кругом и крестом, отбрасывал тень на отметку «три с четвертью». Эта отметка помещалась совсем близко к основанию столба. Солнце то выглядывало из-за туч, то пряталось снова. Казалось, что тень от столба то расползается, захватывая весь мир, то снова сжимается в пятнышко. Дом Осотов высился над частоколом: каждое бревно в стене — в два обхвата. Темная крыша, резные украшения, ажурный балкон третьего этажа. Дом устоял, в то время как род Осотов погиб.
— Подожди, — сказал маг, поймав мой взгляд. — Да погоди ты!
Его кольцо,
— Повремени, Осот. Два слова. Не нападай! Я хочу тебе кое-что сказать!
В его голосе было отчаяние.
Гостиница «Фатинмер», не чета безымянному постоялому двору, выстроена была на городской манер, по-йолльски: на первом этаже — просторное помещение для гостей попроще, две лестницы ведут наверх, внешняя и внутренняя, и на втором этаже — «фрадуф», комната для бесед. Я уселся в низкое деревянное кресло. Маг вскарабкался на длинноногий стул и тут же принялся раскачиваться взад-вперед, рискуя упасть.
Принесли закуску. Хозяйка гостиницы не показывалась, хотя раз или два я слышал с первого этажа ее властный голос.
— Что ты хотел сказать мне, мясоед? — я грыз дольку чеснока. Последний вкус жизни.
— Кто в этом поселке мог желать тебе смерти так сильно, что пошел ради этого на страшный риск? На двойное убийство?
— Раньше я сказал бы — никто. А теперь не знаю.
Хлопнул, открываясь, люк, и по внутренней лестнице поднялась Горчица. В руках у нее исходило паром блюдо, деревянное, искусно вырезанное в виде подсолнуха, со множеством отделений. Семечки, орехи, белые и желтые каши, ломтики хлеба, горка соли — традиционный «хлебосол», которым встречали в Цветущей дорогих гостей.
Горчица молча поставила блюдо на столик между нами. Мы оба смотрели на нее — я снизу, Аррф сверху.
— Слуга прибежал от Крикуна, — сказала Горчица, ни к кому в особенности не обращаясь. — Интересуется Крикун, жив его постоялец или уже помер, и кто заплатит, и что с вещичками делать.
Я с запозданием понял, о ком она говорит. Хозяин безымянного постоялого двора с йолльской лицензией, приколоченной гвоздем к двери, прозывался Крикуном.
— Пусть возьмет деньги в кошельке, — сказал я равнодушно. — А с вещичками… как знает. Может забрать себе.
— И пальцем не трогать! — резко бросил маг. — До конца следствия даже в комнату постояльца не входить!
— Мне-то что, — Горчица пожала плечами. И, выходя, снова посмотрела на меня — искоса.
Маг наклонился со своего стула, двумя пальцами, средним и указательным, подцепил орех с блюда. Положил на язык. Разжевал, не сводя с меня хмурого взгляда. Глаза у него были красные, как закат в ветреную погоду.
— Тебя совсем нельзя одолеть, да, веснар?
— Только если напасть внезапно. Сзади. Или во сне.
Он сцепил пальцы — кольцо слабо мерцало.
— Просто удивительно, как же Великий Йолль взял верх, — в его голосе звучала издевка.
— Каша стынет, — сказал я холодно. — Ешь, коли не хочешь умирать на голодный желудок.
— Ягода! — позвал мужчина.
В темном доме было пусто. Тяжелая дубовая мебель стояла на своих местах, в печке тлели угли. На столе остыла семикрупка — когда-то пышная каша на тарелке осела, подернулась пленкой, превратившись в неаппетитный блин.