Журнал «Если», 2006 № 11
Шрифт:
На службу опоздал, конечно. Лысый Кактус меня тут же уволил и минут десять помнил. «Ты еще здесь?!» — шипит сквозь зубы, как аспид. Но потом прибежал, глаза горят: «Общий сбор! А ты какого-растакого сидишь? — Это он мне. — Живо в инструктажную! Лентяи! Уволю всех к чертовой матери!»
Мгновенно улавливаем, что к чему, нам не привыкать. Туннельщики пробили ход еще в один мир, и подобная Земле планета там есть, и уже вовсю идет первичный анализ.
Работаем, братцы! Завтра выход.
Инструктаж, подгонка снаряжения, еще один инструктаж и обязательные восемь часов сна. С недавних пор я не люблю спать — очень уж дурные снятся сны, а главное, однообразные. Будто бы я вновь на Земле-118, двойной планете, слившейся в одну, забавляю крылатых макак, представляя им в уме то одно,
Так и сделаю, но только не сегодня. Схожу еще в один рейд, поскучаю после него в карантине и уже тогда…
Двуногое отлично отработало представление. Как всегда. А ведь, по первоначальным прогнозам, оно уже давно должно было износиться на сто процентов — либо сойти с ума до полной неуправляемости, либо покончить с собой на почве безысходности, осложненной психическими сдвигами.
Теперь это надолго. Давно уже Чрезмерно Любопытная и двуногое покинули долину, где произошел поединок — поворот русла судьбы обоих. Хребты и перевалы, перевалы и долины… Беспокойная велика, и везде найдется спрос на необычайное представление. Пусть взрослые легко могут увидеть его издалека, просто помедитировав немного, но то взрослые. Детвора предпочитает видеть глазами.
Их ждут. Они нужны. И каждый новый день работает на авторитет Чрезмерно Любопытной, Которой Не Хватает Достаточного.
Строго говоря, авторитета ей как раз хватает…
Раньше все это мыслилось совершенно не так. Во всяком случае, до поединка с Несовместимым…
Двуногое сходило с ума от желания вернуться к себе подобным. Конечно, она не могла открыть то, что двуногое называло про себя Лазом — проходом в иной мир, да не просто смежный, а вероятностно-временной. Двуногое так и не поняло, что на сей раз попало не в какой-то параллельный мир, а в одно из вероятных будущих своего собственного. Пути назад для него просто нет. Вероятность того, что его двуногие сородичи вновь пробьют Лаз сюда же, равна нулю и теоретически, и практически. Никто не в силах вернуть двуногое обратно и меньше всего народ Беспокойной, предпочитающий не ломать природу, а жить по ее законам. Наверное, можно ослабить землетрясение, заткнуть вулкан, рассеять ураган — но проще заблаговременно уйти. Мыслящему существу нужна свобода, а не всемогущество.
Можно было внушить все это двуногому существу, но зачем? Ясно ведь, что двуногие еще не знакомы с квантово-вероятностной физикой пространства-времени и работают наобум. Отнять надежду, открыв истину, — хорошо ли это?
Оставалось ждать, когда двуногое совершенно износится, и покончить с ним, дабы не продлять его мучений…
Поединок был признан честным. Никто из наблюдателей не уловил отданного двуногому существу приказа физически атаковать Несовместимого, да и не мог уловить. Такого приказа просто не было. Чрезмерно Любопытная погибала, тратя на защиту последние силы, она просто не могла управлять двуногим! Двуногое все сделало само. Спонтанное нападение животного не может считаться нарушением условий поединка.
Оживая, Чрезмерно Любопытная открыла в себе атавизм: чувство благодарности. Или она заразилась им от двуногого?
Какая разница! Атавизм был из числа простительных. Использовав его, она, несомненно, усугубила свою репутацию мыслящего существа, которое немного не от мира сего… но с этим можно было мириться.
Она знала наперечет все несложные желания двуногого. Что ж, пусть оно получит то, что заслужило, а в реальности или воображении — так ли уж важно? Да и существует ли реальность на самом деле?
Созданная для двуногого иллюзия поглощала совсем немного психической энергии. Такому низкоорганизованному существу ничего не стоит перепутать сон и явь. Особенно при небольшом, но постоянном воздействии со стороны.
А еще — она полностью взяла на себя заботу о его кормлении, лечении, гигиене и отдыхе. Ее малыш подрастал, готовился к первому полету и уже не требовал столько
…Они остановились на ночлег у крохотного озерка перед перевалом. Ночь была душной, с юга приближалась гроза. Далеко на севере тоже громыхало — там проснулся вулкан. Двуногое спало, свернувшись на голом, нагретом за день камне, и улыбалось во сне. Оно было дома, среди своих. Оно было счастливо.
ПУБЛИЦИСТИКА
Мария Галина, Данила Давыдов
Сто полей, или Большая фантастика
На страницах «Если» не раз публиковались материалы о том, насколько успешно или неуспешно мейнстримовские авторы пытаются играть на фантастическом поле. А насколько современная фантастика соответствует «стандартам» мейнстрима? И вообще, изменилось ли что-то в этом негласном противостоянии? Обо всем этом мы и предложили побеседовать «парламентерам» обоих лагерей. Итак, с одной стороны — постоянный автор нашего журнала, критик и писатель Мария Галина, с другой — один из ведущих мейнстримовских критиков, поэт и культуртрегер, кандидат филологических наук Данила Давыдов.
Мария Галина: Вот мы все время оперируем термином «мейнстрим», но не всегда представляем себе, что это такое. Ты можешь дать определение тому, что все-таки это за зверь такой?
Данила Давыдов: Даже среди «толстожурнальных» критиков нет единого мнения. Одни литературные группы полагают, что мейнстрим — это толстожурнальная литература, причем либо либеральная, либо почвенническая, другие — что это литература, наследующая неподцензурной словесности, третьи — что это и вовсе сетература. И получается, что сей невнятный термин — вовсе не способ отделения чего-либо от чего-либо, а способ оценки. Нечто «главное — неглавное».
А в фантастической критике происходит очень интересная перекодировка этого смысла. Мейнстрим — это то, что НЕ фантастика (и не детектив, и не любовный роман), и вместе с тем то, что претендует на определенную статусность. То есть понятно, что в этих условиях, скажем, детектив мейнстримом не будет. Проблема в том, что фантастика не готова себя воспринимать на одной плоскости с детективом и любовным романом.
М.Г.: Не просто не готова — не хочет.
Д.Д.: Да, не хочет. Поэтому и выстраивает дихотомию «мейнстрим — фантастика», то есть фантастика и… литература черт его знает какая. Реалистическая — не скажешь. Элитарная — не скажешь. Нефантастическая литература и фантастическая литература. В результате получается так: все, что есть не откровенная попса и не фантастика — это мейнстрим. Здесь, как обычно, фантастическое сообщество не хочет посмотреть на свои проблемы со стороны, а ведь определение фантастики само по себе проблематично. Да, если расценивать ее как элемент рыночной системы, то фантастика является такой же нишей, как детектив, любовный роман и так далее… И, безусловно, в данном случае фантастика будет проходить по ведомству массовой литературы. Но если говорить о способах письма, о способах мировидения, о подходах к взаимодействию автора и текста, то здесь границы размываются до полного исчезновения. Об этом говорилось всеми разумными фантастами, доказывавшими, что нет фантастики и нефантастики, а есть литература — хорошая и плохая. Но обычно это пропускается мимо ушей.
Совершенно очевидно, что фантастический прием вообще характерен для литературы, сформировавшейся в XX веке. И это не мешало так называемой мейнстримовской литературе существовать даже не в другой нише, а в другом пространстве чтения. Важна как раз не рыночная ситуация — важны пространства чтения. Есть абсолютно разные читатели, которые ориентированы на чтение разной литературы. Если вдруг выйдут в жанровой серии, к примеру, Замятин, Кафка или Кортасар, читателями фантастики они и будут восприниматься именно как фантасты… В свою очередь, когда Стругацкие печатались в журнале «Нева», они воспринимались в контексте либеральной прозы конца 80-х, а не НФ. Но пока в жанровой критике я не встречал серьезного разговора на эту тему.