Журнал «Если», 2008 № 02
Шрифт:
— Отдам… — эхом отозвался я, думая об аукционных прибылях.
— Конечно, — улыбнулся Фечнер. — Хорошая книга, как хорошее вино, ее надо испить с друзьями.
В другой раз, когда подвернулся удобный случай, я спросил Фечнера, откуда он узнал о поддельном экземпляре «Вращения сфер», и он мне ответил, что Кеплер никогда не написал бы подобные комментарии на полях.
— Он так не думал, — сказал он просто. — Те комментарии — не его.
В будущем, когда всё изменилось, я бы поразился столь бережному и тщательному подходу к автору, позволившему Фечнеру так точно познать систему его мышления. Мне было бы интересно, уделял ли он такое же внимание своим знакомым. Если да, то мой действительно серьезный промах
Все остальные споры нашей группы носили гораздо более непринужденный характер. Я помню, мы обсуждали ряд книг, которые могли бы изменить историю: «Илиада», «Об общественном договоре», «Хижина дяди Тома» и «Капитал» оказались в этой категории. Маккефри настаивал на регулярном представлении правильных прогрессивных идей обществу снова и снова, для того чтобы люди «пережили их и искренне приняли всем сердцем». В доказательство он разместил диссертации на тему гелиоцентрической Вселенной от Аристарха Самосского до Коперника и провел литературную линию от «Хижины дяди Тома» до «Сына Америки» и от «Странного фрукта» до «Убить пересмешника» [9] .
9
«Странный фрукт» (1939) — знаковая песня, направленная на борьбу с расизмом, впервые представленная американской публике темнокожей певицей Билли Холидей (1915–1959). «Убить пересмешника» (1960) — роман американской писательницы Харпер Ли (р. 1926), получившей Пулитцеровскую премию.
— Понадобились эти и многие другие книги, — печально проговорил он, — чтобы привести нас к более справедливому обществу, но идеала все еще не видно.
С другой стороны, Ариэль спорила, что только лишь глубокое понимание каждым сути происходящего способно пробить общественное сознание, которое может изменить мир.
— Обратите внимание на «Происхождение видов» Дарвина, — предложила она, — или теорию относительности Эйнштейна.
Позже я вспомнил, что весь этот разговор, давший мощный толчок к размышлениям и приведший к трагическим последствиям, спровоцировал именно Фечнер. Тот вечер мне запомнился крепко. Весь день шел такой сильный снег, что никакие лопаты и комбайны не могли с ним справиться. В сумерки многие люди уже оставили битву со снегом и ушли домой, я заметил только нескольких несломленных, старательно пробивающих дорожки в сугробах, пока я с трудом брел к магазинчику.
Ступеньки, ведущие вниз, исчезли, превратившись в снежный склон. Я ухватился за круглые перила и осторожно сполз вниз. Колокольчик на двери бешено звякнул, когда я ввалился в дверь, с трудом отвоеванную у снежного завала.
О, блаженный оазис тепла и света! Когда я скинул намокший шарф и снял куртку, то услышал в задней комнате взволнованный разговор.
— Но вы бы не захотели, — серьезно рассуждал Маккефри, — сообщать им, что это из будущего.
— Почему нет? — спросила Ариэль. — Разве вы не пожелали бы узнать это, случись подобное с вами? Как круто это даст по мозгам!
Я пропустил следующую часть разговора, потому что наклонился стянуть галоши. Я учуял запах горячего вина, сдобренного специями, и был не прочь угоститься.
— Ага, — протянул Фечнер, когда я вошел в комнату. — Вот тот человек, который ответит на наш вопрос.
— Какой такой вопрос? — осведомился я, счастливо погружаясь в мягкое коричневое кресло, которое стало «моим» с тех самых пор, когда я освободил его от кучи книг. — Я понял, ребята, что вы тут уже некоторое время общаетесь. Потому как на ступеньки уже можно звать горнолыжников, и только мои следы смогут им немножко помешать.
Маккефри широко повел своей кружкой с вином:
— Tempus fugit [10] , когда веселишься.
По какой-то неизвестной причине Ариэль нашла это страшно забавным и так расхохоталась, что плеснула вино на рубашку. Взглянув на пятно, она удивленно поморгала по-совиному и торжественно произнесла:
— О, хорошо же, hodie adsit, cras absit [11] . — И захохотала снова.
Я подозрительно посмотрел на вино, которое Фечнер протягивал мне:
10
Время бежит (лат.).
11
Сегодня приходит, завтра уходит (лат.).
— Что это вы, ребята, туда кладете?
— Успокойтесь, дети малые, — призвал Фечнер. — Надо задать вопрос.
Он и сам был в великолепном настроении, даже легкомыслен, он прямо-таки сиял изнутри, широко улыбался, и глаза искрились, когда он спросил меня:
— Если бы вы могли передать книгу, любую книгу, кому-нибудь, кто жил раньше, какую бы вы выбрали и кому бы отдали?
— Я бы передал биографию Христофора Колумба самому Колумбу, — сразу ответил я.
— А вы не боитесь, что измените историю? — спросила Ариэль. — Мы жуем эту проблему уже несколько часов.
— А почему бы ее не изменить? Что хорошего в нынешнем положении вещей? Если бы Колумб знал, что не найдет ни специй, ни шелков Востока, он бы никогда не отправился в странствие, тем более на запад. Он бы никогда не нашел Новый свет, и коренные американцы жили бы в мире.
— Но вы бы никогда не узнали, насколько изменили мир и изменили ли его вообще. Неоткуда было бы узнать. Не-ет, я бы выбрала книжку несущественную, приятный пустячок для развлечения, — рассудительно сказала Ариэль. — Я бы дала «Винни-Пуха» Цезарю, когда он был маленьким мальчиком. Мне всегда хотелось встретиться с Цезарем, но только с ребенком, а не с генералом или диктатором. Интересно, каким он был малышом?
Я взглянул на Фечнера:
— А вы что решили?
— Я пока не определился, зато Маккефри готов ответить. Расскажите, Роджер, на чем вы остановились?
Выбивая старый пепел из трубки и наполняя ее новой порцией табака, Маккефри размеренно вещал:
— Поначалу я собирался сделать что-нибудь знаковое, типа передать «Новый завет» Иисусу или «Холодный дом» Марии Антуанетте, но потом я разделил беспокойство Ариэль, что слишком сильно изменю историю, и остановился на более простом и, несомненно, элегантном решении. Вы знаете, как я люблю греческую трагедию?
Я кивнул. Действительно, Маккефри заявлял, что Эсхил и Софокл были богами и никакой писатель до сих пор не написал ничего, сравнимого с их трудами.
— Значит, я бы дал Софоклу «Смерть продавца». Мне хотелось бы посмотреть, как он справится с нравственным падением маленького человека, вместо того чтобы рассказывать о великих людях.
Я тут же вспомнил царя Эдипа, его непоколебимую самонадеянность, твердую уверенность во власти над своей жизнью и судьбой, которая и привела его к гибели. И подумал о Вилли Ломане [12] , доверяющем системе и ее видимости, верящем, что жизнь, потраченная на служение — это нечто большее, чем просто потраченная жизнь. И задумался о своей собственной жизни, о том, как близко я подобрался к провалу и ни один из моих аукционных «друзей» не побеспокоился обо мне.
12
Вилли Ломан — персонаж романа Артура Миллера «Смерть продавца» (1949).