Журнал «Если», 2009 № 04
Шрифт:
— Нет, дорогой мой Олсен. Это я вам хочу объяснить. Я! Ваше поведение в условиях военного времени я расцениваю как саботаж. Хуже того — пособничество врагу. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Хотите знать, какими?!
— Все это бессмысленно. Какие враги?
— Звери! Или как вам больше нравится? Пинчинос?
— Мне, может быть, никак не нравится. Только это не имеет значения. Они не звери.
— А кто?!
— Продукт. Просто продукт. Порождение человечества. Способ. Инструмент. Как стиральный порошок, помогающий очистить, ну, отмыть грязное белье. А потом он пошел в канализацию, затем в реку, в море, убивая там всё. Вы будете расстреливать порошок?
— Не надо путать какой-то там порошок
Ладно, отбросим историю. К этому нас, в конце концов, столько раз призывали и призывают, обвешивая прошлое красными флажками, перешагивать которые нельзя. Я видел… Видел! Своими собственными голубыми глазами! Как твари… после того, как они… Теплоэлектростанция. Наш городок не на всякой карте углядишь. Но мы там жили! А звери, тогда они еще маленькие были, не больше помойного ведра, всё там… в листовках писали «вычистили». Под ноль. Зимой. Без ничего. Без предупреждения. И половина города — людей! — просто замерзла. Вот взяли и замерзли. До смерти. До… я не знаю. Мумии, что ли. Скрюченные под покрытыми инеем одеялами дети с остекленевшими глазами, в которых не было слез. Мороженая женщина, по всей видимости, угоревшая в своей квартире от самодельной печки, устроенной из двух тазов и полудюжины кирпичей. Растерзанный заправщик на бензоколонке. Прохожий, у которого вырвали бок только потому, что у него в кармане была бензиновая зажигалка. А аварии на дорогах? А… тошно вспоминать. У полицейского, у любого полицейского служаки таких историй не счесть. Я видел своих коллег в больницах. Психиатрических. Видел. И мне этого достаточно.
— Я никого не могу оправдывать, — сказал Олсен, приваливаясь плечом к стойке сервера. — Это даже не в моей компетенции. Могу только одно высказать. Мнение. Кстати, оно не только мое.
— А короче нельзя?
— Можно. Только это ничего не меняет. Мы хищники. Не спешите. Теперь уже некуда спешить. Еще через день мы отсюда уйдем. Или через два, какая разница. Дело не во мне персонально. Во всех нас. Проект ПИ — «Петролеум Импичмент» — уже все равно работает. Наша цивилизация больше не будет нефтяной.
Наслушался я этих разговоров. Первый раз еще там, дома. Я в баре сидел, обедал. Хороший бар, очень старый, со своим камином, из-за которого все мы и торчали там. Дело уже весной было, солнце лупит, ручьи бегут, но вечерами и особенно ночами жуть как холодно. И они приехали. Не знаю, туристы или еще кто. Молодые ребята. Человек двадцать. Остановились, чтобы перекусить. Время обеденное, посетителей в это время мало — местных человека четыре было. Пятеро, спросив разрешения, сели за мой столик, где я яичницу доедал. Я разрешил, почему нет. Приличные с виду парни. Сделали заказ. Не помню, что-то стандартное, скорее всего. Изыски у нас не в чести. Взяли по стаканчику. Они выпивают, разговаривают, я ем и слушаю. Как я тогда сдержался, ума не приложу.
Разговор как-то сразу про зверьков зашел. И один — до сих пор лицо его помню, вихрастый такой, маленький шрамик на верхней губе, все ищу и не могу встретить — начал втирать, что гады эти, мол, не просто так себе гады, а продукт высоких технологий. Много позже я это слыхал в сотне вариантов. Будто какой-то тип, явно сбрендивший, не то сто миллионов, не то десять миллиардов грохнул, чтобы вывели ему что-то, что будет очищать воду от пролившейся нефти, почву от бензина, воздух от выхлопов и все такое. И это, вихрастый говорит, благо, хотя любое большое благо не обходится без накладок. Ну и прочую чушь в этом духе. Да так задиристо, как будто дружки его возражают, а не поддакивают. Прямо соловьем заливается. А в минувшем феврале на соседней улице у меня сестра умерла. Замерзла вместе с семьей. Меня самого в то время не было, нас, двоих от участка, на курсы повышения отправили. На месяц. А когда приехал… И опоздал-то всего на пару дней.
Встал я, нахлобучил форменную фуражку и — на улицу, к машине. Очень я хотел его дождаться. Даже пистолет достал, на колени положил. Не получилось. Там отдельная история, к делу не относящаяся. Вскоре после этого я уволился и направился в Добровольческую армию защиты цивилизации. Больше никто — ни политики, ни ученые, ни военные — не может защитить наши права, наш привычный уклад. Захотели зеленую революцию? Получите ответ!
— Ты круто ошибаешься, Олсен, — как мог твердо сказал я. Рука просто чесалась обхватить ребристую рукоятку пистолета. — Даже не знаешь, насколько.
Говоря это, я, честно сказать, выпускал пар, давивший мне на макушку изнутри. Все же убийство в мои планы никак не входило. Просто нервы.
— Это ты не знаешь, насколько. У нас с тобой под ногами море нефти. Океан, если хочешь. Звери, говоришь? Так вот, майор. Говорю тебе по секрету. Очень и очень. Каждую каплю бензина, упавшую на землю, я немедленно — сразу, так? — сжигаю. Совсем. Теперь пинчи чуют очень далёко. Мутация. И я тут ни при чем. Нам надо еще дня три или, может, пять, чтобы очистить… Нет, закупорить. Чтобы и духу не было. А потом — ищи нас.
— Ты только что говорил день-два. Что-то не сходится.
— Все сходится. Так. Все уйдут. Машины готовы. Нам нужна ночь. Или две, не знаю пока точно. Ночью твари почти не двигаются. То есть очень медленно. Ты должен это знать.
Я кивнул. В курсе. Его замедленная речь с жутким акцентом здорово меня раздражала.
— И что?
— Мы тут делаем биологическую подушку. — Он поморщился, подбирая слова. — Что-то вроде ваты. Нефть очень, очень близко. Ангар видишь? Там скважина. Мы делаем пробку. Это сложно. Пока они не почуяли. Уже несколько месяцев мы хорошо держим секрет. Запах… Как сказать? Специальные дела, так. Подавляем. Ваше начальство в курсе. Никому об этом больше говорить не надо. Опасно. О-очень. Капитан, который тут был, знал все, но не трепался. Понял? Он даже машины свои никогда не заводил. Страшно. Тут такое может начаться. Поэтому мы консервируем. Тихо. Люди уедут, останутся только двое.
И тут я вспомнил утреннюю бочку с бензином.
Голос у меня сел.
— Олсен, у тебя нет трех суток. — Я сглотнул всухую. — Но сутки я постараюсь…
Глаза у норвежца медленно расширились. Он испугался.
— Почему?
— Бензин пролился. Целый баррель.
Он отвернулся и добрую минуту глядел куда-то в угол. Потом вновь посмотрел на меня. Взгляд его стал нехорошим.
— Я все равно должен закончить начатое. Суток мне не хватит. Никак. Ты должен быть героем, майор. Сутки? Пусть так. Тогда мы приступаем немедленно. Там, — он показал рукой примерно на север, — озеро. Не очень далеко, около семи километров; дорога плохая. Давно построили запруду… Как это? Вал? Плотина, да! Я знаю, как слить воду. Мои люди наполнят чашку… Чашу? Чашу нефтью. Это как раз на сутки. Потом подожжем. Там станет ад! Все пинчинос, сколько их тут есть, окажутся там. Но сутки ты пообещал, да? И мы закончим свою работу.
— Сурово ты, Олсен, — покачал я головой.
— Моя семья много лет жила за счет нефти. Как говорится, изнанка шва нарядного платья цивилизации. Мы с тобой на этой стороне, на изнаночной. Договорились?
— Сутки. Не подведи меня.
— Ты тоже.
— Держи связь.
Солнце, жара, слабый ветерок. Да еще эти самовары, которые броневики, выехали. Чадят. Ну почему никто меня не предупредил? И полковник этот, клерк чертов, он что же, не в курсе? Я мчался обратно на всех парах, вызывая по рации Аргуса и вообще хоть кого-нибудь. Общая тревога! Полная боеготовность! Все на позиции!