Журнал «ЕСЛИ» №7 2007г.
Шрифт:
— Твой дубль — не ты. — Крах отклоняется снова. Монголоидные глаза напоминают шрамы. — Повтори.
— Мой дубль — не я.
— На Земи люди ежеминутно умирают по ошибке или из-за злого умысла.
Голова Ноэля тяжело повисает.
— Тут нет ничего нового, Крах.
Темно-медная кожа Отшельника словно впитывает лунный свет.
— Кем бы ни был твой дубль, он страдал. И он опасен.
— Древомилец меня подготовил. — Гнев подталкивает Ноэля. — Послушай, старик, из-за тебя я стал задумываться о том, чтобы поменяться местами с дублем. — Он обвиняюще вскидывает голову. — Ты ведь проповедуешь естественную жизнь, так? Мол, надо быть верным своей истинной природе. Вот так я и решил поступить.
— Чем хорошо прощание, Познай Эля? — Крах сияет, бесконечно довольный собой, мудрый странник, охотник на антилоп и афоризмы, и гордо выдает старинный трофей: — Мы машем, показывая, что наша рука пуста. Пустая рука, полная тоски.
— Думаю, это попадает под категорию казуистики.
— И подобные слова говорит человек, который получает свое пропитание от дерева. — Крах разражается лающим смехом. — Когда приходится самому себя кормить, быстро понимаешь, что «Привет» и «Прощай» в самом деле случаются. Пустота и Наполненность. Выбор есть лишь в мечтах, а большинство не умеет мечтать и потому не имеет даже такого.
Ноэль опускает голову.
— Сомневаюсь, что хоть когда-то тебя понимал.
— Хорошо. — Коричневые и твердые, как кирпичи, руки Краха ложатся на плечи Ноэля. — Значит, когда вернешься, нам будет о чем поговорить.
Закат заложил запад змеями-полосами. Леон и Тейма стояли под стальными опорами колоссального моста.
— Вот тут я его видел. — Леона подгонял адреналин, не давая стоять спокойно. — И я сдрейфил! Он хотел поговорить, назвал свое имя. А у меня крышу снесло. Я просто сбежал!
— Ну не совсем же она у тебя поехала. — Подобравшись сзади, Тейма запустила руки в карманы его черной куртки на молнии. — Ты стащил нефритик.
Он прижимается к ней спиной.
— Ага.
— Как его звали?
— Джоэль… нет… Ноэль. — Достав из кармана нефритик, он повернулся в объятиях Теймы, едва не коснувшись ее носом. — Я подумал: если мы придем сюда вдвоем и его штуковину прихватим… ну, туда, где я ее получил, может… может, мы что-нибудь почувствуем.
Со дна ее медовых глаз поднялось согласие. Она сжала ладони поверх его, и обол из двух миллионов лет в будущем на мгновение превратил сумерки в пылающий меч. Когда жгучее лезвие вернулось в ножны темноты, черная мысль одновременно омрачила обоих. Какой-то ангел решительно и бесповоротно изгнал всю их планету во тьму случайностей и преступлений, а после удалился в неведомый, запретный, яркий мир, оставив их в серой безвестности, где становится все темнее.
Оба разом отпрянули, и обол звякнул об асфальт.
— Господи, Леон! — Тейма уставилась на него сквозь пелену жарких слез. — Господи Боже! Что это было?
— Хрена я знаю! — Хмыкнув с угрюмой бравадой, Леон присел над оболом, но не коснулся его.
— Ты тоже это почувствовал, Леон. — Она попятилась. — Я почувствовала, как ты почувствовал.
Он передернул плечами.
— Ну, почувствовал. Словно сделал глубокий вдох очень холодной ночью. В каком-то далеком-далеком месте. И внутрь тебя забирается нереальное одиночество, будто дома у тебя вообще нет.
— Это проклятие, Леон! — Она все пятилась. — Такое ощущение, будто нас прокляли.
— Проклятие?! — Он натужно рассмеялся. — Где ты этого набралась, Тейма? В воскресной школе?
Она перевела взгляд на реку, серую как асфальт, на красный мазок, зависший в небе.
— Только не говори, что сам туда не ходил.
— У нас воскресенье ничем не отличалось от будней: смотри не попадись под ноги пьяной мамаше и ее обдолбанным хахалям.
Леон подобрал обол, и чувство ущербного одиночества пропало: утекло ему в душу, забралось поглубже и принялось осматриваться в самой ее сердцевине, о которой он даже не подозревал. И словно издалека он услышал собственный голос:
— Рассерди ее, и если она не даст тебе оплеуху, то прижжет сигаретой шею. Под волосами, где не видно.
Тейма все отводила глаза, точно стыдилась.
— Оставь эту штуку здесь, Леон. Пойдем. — Все еще не глядя на него, она протянула руку. — Пойдем, приятель. Пора убираться отсюда.
Спрятав нефритик в карман, Леон рывком поднялся, взял Тейму за руку, и вместе они поспешили в лиловую ночь. Странность последовала за ними. Их шаги отдавались гулким эхом, точно в пещере. Вспышки света, краткие, как от огонька спички, кружили и расплывались разводами на радужке, если посмотреть на них прямо. И грусть рыскала в их сердцах, как ветер по ржаному полю.
— Ты его сохранил. — Остановившись, как вкопанная, Тейма уставилась на него возмущенно. — Леон! — Его имя на мгновение повисло обвинением, а после она взяла друга за локоть и потащила к перилам. — Выбрось его в воду.
Он неловко заерзал.
— Выбрось, не то я уйду.
Он было обиженно выпятил нижнюю губу, но пожал плечами и отвернулся.
— Тогда уходи.
Ночь возносит Орион [02] на небо. На пустынной полянке, окруженной желтыми соснами, Многомирье кружит прозрачными радугами — точь-в-точь опрокинутый водоворот. Луна еще не поднялась, и во тьме различимы смутные воронки гипнотических фантомов — нуль-портал. Когда из леса летят крики («Иди, Ноэль! Не медли!»), Ноэль даже не оглядывается. Управляющие запретили Най’е приближаться к порталу. Он решительно шагает в многоцветную вихревую воронку.
02
В положенный срок движение небесных тел в созвездии Ориона разомкнет знаменитый Пояс и превратит привычную трапецию торса Охотника в наковальню. И, что гораздо важнее, задолго до того красный гигант Бетельгейзе исчезнет, взорвавшись сверхновой и оставив по себе поразительную туманность Голубая Роза, ко времени нашего повествования — сосредоточие пурпурных и лиловых газовых облаков, возможно, более уместно именуемое туманностью Синяка. (Прим. авт.)
Портал столь тщательно откалиброван по первому переходу Ноэля, что он не испытывает ни тени головокружения. Высокие стволы с сучьями, скрипящими, как старые седла, исчезают, и в мгновение ока перед ним раскидывается ночной город. Его приветствуют выхлопы, вонь отбросов, пульсирующий запашок мусора и грохот машин. Он вдыхает этот мир, измученный запах дикого и обездоленного человечества, и, не обращая внимания на страдания и нищету кругом, на горестное завывание сирен, ищет на ночных улицах собственное лицо.
Дубля он нашел за расчерченной граффити витриной кубинско-китайской забегаловки. Напротив его изначального «я» сидела за пластмассовым столиком молодая угловатая женщина с волосами, как обкромсанные вороньи перья. Они вполголоса ссорились, не желая привлекать к себе внимание, хотя замечать их было некому, ведь тут не было никого, кроме усталой женщины за стойкой раздачи.
Под ногами Ноэля зарокотал гром подземки, когда, лавируя меж торопливыми пешеходами, он подошел к дверям забегаловки. Дубль увидел его, стоило Ноэлю переступить порог, и вскочил так внезапно, что опрокинул стул.