Журнал Наш Современник №1 (2003)
Шрифт:
Листаю записную книжку с корявыми, на колене сделанными записями трудной для Запсиба поры: “Удивительное, казалось бы, дело: как легко дышится там, где на самом деле нечем дышать! Для кого-то это покажется слабым утешением, но вот он убежден, что те из наших респектабельных с виду господ, кому предстоит познакомиться с запахом серы в преисподней, еще позавидуют этим замурзанным оборванцам, которые нюхают ее возле доменной печки либо на коксохиме нынче”.
Вспоминай теперь, кто это “о н”. Александр Бруневич, бывший садовод, с Алтая приехавший в Новокузнецк за “горячим стажем”: чтобы хорошую пенсию заработать и заботами о хлебе насущном уже не отвлекаться от любимого
Или так думают в с е о н и?
В последний приезд в нашу “Кузню” — тоже какая “пруха” по теперешним временам! — с женой, работавшей когда-то мастером в управлении у каменщиков на нашей “ударной комсомольской”, так вот, в последний приезд мы все-таки выкроили вечер, чтобы побывать у Харламовых дома... Ну что мне — снова просить Высокого поспешествования, чтобы достойно описать, как порхала вокруг стола словно помолодевшая за время, пока не виделись, Люба, как дружно помогали ей выросшие мальчишки, как отец семейства неторопливо перебирал видеокассеты: хотел показать сюжет о бригаде, который недавно прошел по телевидению.
Посмотрели перед этим новые картины Олега и посмотрели изящные поделки: пишет маслом и с детских лет занимается резьбою по дереву. Потом вроде бы со скучающим видом пододвинул ко мне лежавшее на краешке стола письмецо, напечатанное на развороте праздничного бланка: Внешний управляющий Западно-Сибирским металлургическим комбинатом Анатолий Георгиевич Смолянинов и Генеральный директор Рафик Сабирович Айзатулов, постепенно — после того как его, наконец-таки, отобрали у “Альфа-банка” — возвращающие Запсиб “на круги своя”, поздравляли старшего горнового Олега Викторовича Харламова с наступающим Новым годом, сердечно благодарили за то, что в тяжелые годы выдержал все выпавшие на долю коллектива испытания, достойно перенес тяготы и лишения, не ушел с производства, и выражали горячую надежду на то, что он и впредь... Какие, я думал, молодцы! — надо будет им непременно об этом сказать. Коли в Москве, чуть ли не сплошь исповедующей теперь либерализм-индивидуализм, никто — кроме разве что нашего внука, школяра Гаврилы — не понимает, что такое артельная работа и кто такие а р т е л ь щ и к и, только они и могут поддержать здесь совсем было попригасший рабочий дух, только им по силам — эх, было бы у них побольше для этого возможностей! — поднять втоптанный в грязь престиж золотого Мастера: да, с большой буквы, с большой — а вы думали?!
Почти пятнадцать лет назад совсем тогда молодой горновой Харламов получил орден Славы третьей степени... Лиха беда начало! По тем временам, которые и сам не однажды, глядя в глаза партийным начальникам, горячо осуждал, он бы давно уже был полным кавалером трех степеней Славы, и давно у него была бы своя — а не эта, купленная не без содействия тещи квартира, и наверняка была бы ну хоть какая-никакая машина: и по грибы с семьей съездить, и долги, коли на то пошло, на ней развезти... Нету этого, но он — это с его-то прямым как шпага характером — молча терпит: получил это коротенькое письмо, и — как мальчишка счастлив. Да кто же это, в конце-то концов, и когда оценит?!
Все-таки нашел там кассету, включил “видик”. Началось это самое: “дым в Крыму, Крым в дыму”. Ад!.. Из темно-серых клубов вдруг выбегали люди, но тут же исчезали за огненным веером. “Вон-вон наш отец с лопатой!” — оторвалась от сервировки Люба.
Остановил “кино про бригаду”, взялся “отматывать”: чтобы все мы в этом “Крыму” и в “дыму” попытались получше разглядеть “порченого” Эдика Хомутова...
С легким сердцем допоздна засиделись у Харламовых еще и потому, что “отец с лопатой”, он же “медведь клейменый” принял за нас мудрое решение: “Чего вам, и правда, на городском автобусе с пересадками телепаться? Выйдем к нашему рабочему, повезет третью смену — останавливается почти рядом. И — почти до самой гостиницы в поселке...” Тоже правильно.
С Олегом и с мальчишками вышли от них в двенадцатом ночи. Старший горновой с бывшим мастером каменщиков приотстали, а мы все торопились вперед. Шли запутанной тропинкой, дворами, и я у них спросил: э, мол, братики? А мы с вами не собьемся с пути?
Как они оба удивились!
“Мы ведь папу в третью смену каждый раз провожаем!” — мягко сказал Костя. И таким вдруг на меня пахнуло растерянным на непростых жизненных дорогах, почти полузабытым сыновьим теплом!..
Красный “Икарус” подошел как по часам, мы обнялись, и Олег придержал нас за плечи, показывая водителю: мол, все ясно? Мои!
Громко поздоровался по давней привычке, но ответом было недоверчивое молчание. Автобус шел через город, и когда попадал в полосу света от уличных фонарей, пытался вглядеться в лица: что за смена? Какие бригады? Ужели — ни одного знакомого?!
“Икарус” остановился еще и раз, и другой, входящие негромко приветствовали уже сидящих в салоне и будто подремывающих, я как можно бодрей отвечал, и в тоне моем сквозило наверняка: да что же вы, люди добрые, выходит, летописца-то своего давно подзабыли?
Опять вглядывался в лица, то проступающие из теми, то вновь ею полускрытые: серьезные, думал, люди — ну, еще бы! Самостоятельные. Самые изворотливые и смекалистые — этим палец в рот не клади. Недаром же про них: на самых теплых местах сумели на комбинате устроиться. Возле домны. У самых лёток!
Они тоже исподтиха всматривались, и во взглядах то ли подозрение какое читалось, а то ли далекая, смутная догадка.
В поселке вновь вспыхнула надежда: может, хоть тут кто-то свой войдет? А то ведь — как неродные!
Неужели так больше и не узнаем друг друга?
Но вот пора и сходить: на остановке “Кинотеатр “Березка”... кто его, вдруг стремительно возникло во мне, так назвал-то?! С секретарем парткома с пеной у рта спорили — хорошо, что с ним-то всегда было можно спорить. Раньше ведь как? Если кинотеатр, то всеобязательнейше: “Октябрь”, “Родина”, “Победа”. Как подумаешь теперь: из-за чего копья ломали?!
Но — согласился тогда. Возле остановки “Кино “Березка” и обретается теперь на старой своей квартире, дай Бог ему здоровья, достойно прожившему среди “красных” (старая шутка) Ивану Григорьевичу Белому.