Журнал Наш Современник №10 (2004)

Журнал Наш Современник

Так кто же такой Клюев? Черты царственности очевидно ему присущи. По крайней мере, в своем малом мiре, поэтическом микрокосме, который всегда есть и макрокосм. Вспоминается Сирано де Бержерак, бытописатель “иного мiра”, чье имя Эжен Канселье расшифровал как Cir en O , “царь в нуле”, подразумевая, что ноль тождествен бесконечности. В стихах, особенно после 1917 года, Клюев создал очевидные очертания Царства Конца, последнего преддверия Царства Небесного в истории. Он знал, что

В русском коробе, в эллинской вазе,

Брезжат сполохи, полюсный щит,

И сапфир самоедского князя

На халдейском тюрбане горит.

И еще:

Все племена в едином слиты:

Алжир, оранжевый Бомбей

В кисете дедовском зашиты

До золотых, воскресных дней.

Но самое главное не в этом. Главное в том, что этот преображенный мip вовсе не отделен от нас временной преградой, и, собственно, разговор об истории здесь

условен, как условно, а точнее, иллюзорно само время, неотъемлемый спутник и двойник смерти. Ибо

На дне всех мiров, океанов и гор

Цветет, как душа, адамантовый бор, —

Дорога к нему, с Соловков на Тибет,

Чрез сердце избы, где кончается свет,

Где бабкина пряжа — пришельцу веха:

Нырни в веретенце, и нитка-леха

Тебя поведет в Золотую Орду,

Где Ангелы варят из радуг еду.

Заметим, что в этих стихах вообще нет ничего “своего” (в человеческом смысле), ничего “оригинального”. Это просто восточно-православное исповедание, или, если угодно, исихазм. На самом деле, даже прямая отсылка к одному из отцов-исихастов, святому Григорию Синаиту: Рай соугуб есть чювствены и мысленный, сиречь, иже в Едеме и благодатный. Есть оубо иже в Едеме, место высоко зело. Яко быти третие и части до небесе, яко же споведавшеи глаголют. Всяческыми сады благовоннешими насажден от Бога. Ни съврьшене оубо ес нетленьн, ниже пакы всяческы тленьн, но посред тле и нетленна сътвореъ, яко быти приисплънену плоды и цвьтящу, цветы и зеленаа и зрелая овощия имущоу выноу съчиновающаа бо древеса и съвершенные плоды на землю падающе, персть благовонна бывают, а не тлею смръдят яко же мирстии садове, се же бывает от многаго изрядьства и освященна иже присно находящое тамо благодати. Тем же проходя посред иже того повеленныи напаати выноу Океан река, исходащиа от него, и на четыре начала разделяющися, персть же и садовы падшая, индианом и ефиопляном них текыи приносит и дает. Прегражден сыи при нивах их изливается, Фисон купно и Гион дондеже пакы разделятся, ов ливанскую, ов же египетьскую страноу напаающе (из “Акростихических глав”). Впрочем, это умозрение некими нитями связано с древнейшим раннехристианским памятником, признанным впоследствии апокрифическим, — Евангелием от Фомы: Но Царствие Отца распространяется по земле, и люди не видят его . В другом апокрифе — “Вопросы Иоанна Богослова Господу на Горе Фаворстей” это звучит так: Открыется рай, и будет все земле раимь . И если в апокрифах “райское” видение заострено до предела, до чрезмерной материализации, то в абсолютно ортодоксальных творениях исихастов подчеркивается эоническая природа рая — ни съвершене оубо ес нетленьн, ниже пакы всячьскы тленьн . На ней же настаивает и автор “Послания о рае” ХV в. тверскому епископу Феодору Доброму — архиепископ новгородский Василий Калика; основной мотив Послания — повсюду присутствие рая, отверзаемого духовным, умным взором.

Западное же христианство уже с блаженного Августина (у которого самого, правда, еще нет явного разрыва с Востоком) настаивает на противо­положности земного мipa райскому, града земного граду небесному, соотнося последний лишь со свершением истории в линейном, однонаправленном времени, имеющем единственное и абсолютное измерение. Причем свершение истории и снисхождение (а не отворение) рая в этом линейном времени для западного христианства связано с одной исключительной точкой пространства — земным Ие рус алимом. Крайнее вырождение западного профетизма — лжепророчества Нострадамуса, завязанные исключительно “ближневосточным узлом”. В то же время для восточного Православия Ие рос алимом является всякий алтарь храма и даже шире — любая пространст­венная точка в ея глубинном измерении. Изменение в Символе веры слов Егоже Царствию несть конца на не будет конца в ходе церковной реформы ХVII века на самом деле означало отворение времени вместо отворения рая. И хотя сам лично Патриарх Никон был все еще привержен идее Рая мысленного (так называется написанная им самим книга житий и поучений), хотя и строил свой Новый Иерусалим как образ этого рая, произведенные при нем перемены богослужения имели катастрофические последствия — на самом деле именно через них Россия перестала быть “градом ограждения” и фактически уже тогда стала частью “мирового сообщества”, конвенционально объединенного идеей линейной, прогрессивно развивающейся истории. Все остальное было только следствием — вплоть до распада русского пространства в 1991 году. “Мiр держится на закрепках литургических” , — писал о. Павел Флоренский. Невозможно так просто отвязаться от мысли о том, что отъятие Удерживаю­щего, о котором святой апостол Павел говорит во Втором Послании к Солунянам, на самом деле произошло именно тогда — в семнадцатом веке, и именно в связи с этим изменением, по сравнению с которым все остальные “новины” были не так уж и страшны. На волю было выпущено время, а власть российских императоров, которую

чаще всего отождествляют с “удерживаю­щим”, на самом деле закономерно “отвалилась” два с половиной века спустя, хотя и просияла в мученическом венце последнего ея носителя. А через 74 года рассыпалось и пространство. Время победило.

Не удивительно, что события 1917 года — причем, конечно, не февраль­ские, а именно октябрьские, были встречены Клюевым (а может быть, и “наволхвованы” им) как отворение рая и сбрасывание времени вместе с его князем в “езеро огненное”. Конец петербургской России он видел как конец “России” вообще и начало “Руси”, Руси дораскольной, но только уже не в качестве “града ограждения”, а раскрывающейся всему мipy, прежде всего народам Востока. Об этом много и хорошо сказано в статье о Клюеве Александра Дугина “Параллельная Родина” (см. его книгу “Тамплиеры пролетариата”, М., 1997), и мы не будем здесь повторять положений этой статьи, которые в целом разделяем. Отметим лишь некоторые дополни­тельные обстоятельства.

В знаменитом стихотворении 1918 года о Ленине со строкой о “Поморских ответах” есть финальные строфы, которые всегда нарочито игнорировало как советское, что понятно, литературоведение, так и антисоветское, что, впрочем, также понятно:

Спросить бы у тучки, у звезд,

У зорь, что румянят ракиты…

Зловещ и пустынен погост,

Где царские бармы зарыты.

Их ворон-судьба стережет

В глухих преисподних могилах…

О чем же толкует народ

В напевах татарско-унылых?

Революция оказывается абсолютной полночью, точкой nigredo, точкой чернее черной черни. “Нужна жертва, и этой жертвой буду я” , — записывал в дневнике Царь-Мученик. В алхимической символике стадию nigredo, умерщвления и согнивания нашего меркурия сопровождает ворон. Как пра­вило, он сидит на гробе. Но сидит для того, чтобы Царственный младенец воскрес и многажды, потенциально до бесконечности, преумножил свое царство! Красному знамени большевиков (красный цвет — цвет воскресения) они сами не соответствовали, в то время как анархисты с их черным флагом и мертвой головой на нем были единственно адекватны “исторической полуночи”.

Однако клюевское восприятие революции оказывается по ту сторону и марксизма и анархизма. Он пишет вообще не о том.

Браду морскую, волосья мира

Коммуна-пряха спрядает в нить.

Речь, конечно же, идет о древнейшем роде “царей-мореплавателей” (Ж. Робен), длинноволосых “царей от моря” , “the Long-haired Kings” (J.M.Wallace-Hadrill). Это и есть “род Китовраса”, одним из важнейших геральдических обозначений коего был медведь. Некоторые исследования (и не только наши) приводят к обнаружению того, что Рюрик происходил от них же. Но этот истинно царский род, восходящий по одной линии к троянским царям, по другой — к ранне­христианской общине — через Иосифа Аримафейского, — и оказывается историческим, земным проявлением рода “царей Маковицких”: в той же “Повести об антихристе” Иосиф Аримафейский именуется Иосией Маковиц­ким. Значит, во имя воскресения этого рода принес себя в жертву последний российский Император! Есть свидетельства, будто бы вся Царская семья, спускаясь в подвал дома Ипатьева, благоговейно перекрестилась на висевшую там почему-то медвежью шкуру.

Знал ли все это Никола Клюев? Несомненно, знал, как и многое иное, о чем знало русское Поморье. Потому и был “послом от медведя”, с которым может быть отождествлен и геноновский “Царь Мipa”, он же пресвитер Иоанн, он же Иоанн Богослов, “над царями царь, над попами поп”.

Борони, Иван волосатый,

Берестяный семиглаз…

Туркестан караваном ваты

Посетил глухой Арзамас.

Арзамас как точка священной географии Руси появляется у Клюева довольно часто, как, между прочим, и Саров (Арзамасского уезда), и Афон. Это значит, что он, по крайней мере после 1917 года, уже проявляет себя не как “чистый старообрядец”, а как своеобразный “единоверец”, певец единого Древлеправославия, провозвестник единства Церкви. В чисто церковной среде таким был новомученик Андрей, князь Ухтомский, кстати, официальный прямой потомок Рюрика.

Вот отчего старообрядцы

Елеазаровские святцы

Не отличают от старин.

А Преподобный Серафим Саровский, о котором Царица Небесная сказала, что “он есть от рода нашего”, ходил в древнего покроя малой мантии и с лестовкой.

И все-таки обратимся к статье А. Дугина:

“То, что “не уместилось” в большевизме в случае личного и творческого пути Клюева, предельно прозрачно. Большевики на официозном уровне воспринимали свой приход как очередной шаг вперед, а следовательно, оправдывали и предыдущий “буржуазный” этап в сравнении с феодальным. Конечно, в оценке Энгельсом и Марксом феодализма в сравнении с капитализмом сквозит почти откровенная симпатия. Но на уровне рациональ­ного дискурса марксизма это выражено недостаточно ясно, и даже, скорее, утверждается однонаправленная поступательность исторического процесса; а это входит вразрез с традиционным мировоззрением, основанным на идее циклического времени”.