Журнал Наш Современник №12 (2001)
Шрифт:
“Ля Сюисс” 30.11.1981
“Такого как Юлий Александрович врасплох не застанешь. Иначе его не сделали бы главой делегации Москвы на переговорах по сокращению евростратегических ракет. Он знает себе цену. “Это один из наших лучших, — с уважением хвалит его один из коллег, — таких у нас не много”... Он поклонник всего французского и любит французов, хотя их и не знает. Зато он знает душу немцев. И не любит ее. Со времен берлинских переговоров за Квицинским закрепилась слава искусного переговорщика с высокими профессиональными качествами. Он охотно ведет себя крайне дерзко, порой жестко, иногда даже орет, но делается это все с расчетом... Именно потому, что по большей части он прямо говорит, что думает, западные коллеги Квицинского воспринимают это как “приятную ясность”. Как сказал один боннский дипломат, “с
“Шпигель” 02.11.1981
“Его больше знают как посла, ценят как знающего спорщика и тактика, как владеющего словом прагматичного мастера скользкого дипломатического паркета, который всегда в нужный момент сострит или расскажет анекдот. Он владеет не только всем искусством марксистской диалектики и исторического материализма, но и, принимая гостей в своих собственных четырех стенах в квартале вилл Бад-Годесберга, этот сильный человек Москвы ведет себя очень уверенно и с достоинством”.
“Дас гольдене Блатт” 01.06.1988
“Западногерманские официальные лица говорят, что Квицинский прекрасно ориентируется в западном мире. Они описывают его как уверенного в себе, хорошо информированного и высокопрофессионального дипломата. Он может быть и предельно откровенен в изложении своих мыслей”.
“Вашингтон Пост” 01.12.1981
“Ю. А. Квицинский, который от имени СССР будет вести в Женеве переговоры о евроракетах, считается “железным дипломатом”. У него все задатки, чтобы противостоять главе американской делегации Полу Нитце, которого тоже относят к категории “ястребов”... Квицинскому всего 45 лет. В советском аппарате, где преобладают люди в возрасте 60—70 лет или еще старше, довольно редко доверяют миссию первостепенной важности “молодым людям”. Для того, чтобы получить предпочтение перед многими другими маститыми дипломатами, глава советской делегации в Женеве, несомненно, должен был иметь возможность рассчитывать на очень мощную поддержку из Кремля. Действительно, если верить дипломатическим источникам в Бонне, очень немногие советские представители отстаивают с такой твердостью — знающие его собеседники говорят даже о “дерзкости” и “резкости” — роль СССР как мировой державы”.
“Ле Монд” 29—30.11.1981
“Посол Юлий Квицинский зарекомендовал себя в ходе этих раундов как человек острый и умный, законченный дипломат, способный подняться выше мертвящих правил советского бюрократического процесса. Когда он того хочет, он может быть обворожителен. Он полностью сконцентрирован на политике. Правильность или ложность любого заявления для него имеет лишь второстепенное значение. По прошествии некоторого времени я, как мне казалось, научился в общем, хоть и не всегда, отличать в том, что он говорит, истину от лукавства”.
Пол Нитце в “Нью-Йорк таймс” 19.01.1984
“Летом 1982 г. Нитце в ходе знаменитой “лесной прогулки” под Женевой выработал со своим советским партнером Квицинским компромиссную формулу для соглашения по ограничению ядерных средств промежуточной дальности. Я и сегодня бы немедленно принял эту формулу, ибо это был мудрый компромисс. Но Москва, как и собственное правительство Нитце в Вашингтоне, отклонили этот компромисс, не проконсультировавшись и даже не проинформировав о нем своих союзников”.
Гельмут Шмидт в “Ди Вельт” 27.02.1986
“Его мемуары стали необходимой хрестоматией, мимо которой не могут пройти заинтересованные европейцы”.
Рудольф Аугштайн в “Шпигель” 24.05.1993
“Важные и интересные люди из Советского Союза начинают теперь рассказывать свои воспоминания. То, что пока написано Горбачевым, Шеварднадзе или самим Ельциным, это боевые сочинения актеров, которые все еще что-то двигают или хотят двинуть. Нет личного и критичного взгляда назад. Пока что самая важная книга написана Юлием Квицинским. По крайней мере для нас, немцев... Из нее узнаешь много нового и интересного, увиденного глазами очень разумного вундеркинда советской дипломатии, в котором не только интимные знатоки видели возможного министра иностранных дел, когда еще никто не думал о конце Советского Союза. Квицинский не перевертыш. Нигде в своей книге он не пытается создавать впечатление, будто он был добрым демократом, даже, может быть, внутренним эмигрантом или участвовал в хорошо замаскировавшемся сопротивлении. Когда он говорит о “кристально чистом коммунисте”, то он имеет в виду требовательность к себе, верность принципам, неподкупность и скромность в жизни. Он научился презирать махинации, обогащение и коррупцию еще во времена Советского Союза, а теперь презирает их и подавно. Это производит приятное впечатление. Знание Запада настроило его на критический лад, но не сделало отступником. Один из тех, кому было позволено заглядывать за кулисы и передвигать их наметанным глазом и силой своего интеллекта, он не предается иллюзиям в отношении Запада и, тем более, в отношении того, что все еще является Востоком... Квицинский был советским патриотом. Я познал его как твердого переговорщика, который уверенно владел всеми инструментами своего ремесла. Подобно тому, как Сталин спрашивал, сколько дивизий у папы римского, Квицинский тоже мог показать превосходство сверхдержавы. Примечательно, что он делал это не так мягко, как американцы, полностью уверенные в прочности своей позиции. Но для них мы все же были друзьями, а чем были немцы для Советов, в этом советский человек вполне быть уверенным никак не мог. И это скептическое отношение затем оказалось вполне реалистическим... По сути дела, Квицинский и по сей день спрашивает, нельзя ли было направить по-иному события, сделать их ход менее резким и болезненным для его страны. То, что от него зависело, он, конечно, сделал, но другие были сильнее”.
Эгон Бар в “Райнишер Меркур” 16.04.1993
“Квицинский, который почти всю свою жизнь был представителем великой державы, слыл строгим переговорщиком, которого нередко побаивались, и говорил на равных с американцами, исполнен чувства горечи. Видно, как больно ему оттого, что Россия так опустилась. И, наверное, он тоскует, вспоминая о более светлых и славных временах. На этом фоне понятны его нелицеприятные оценки. Они не неправильны”.
“Штуттгартер Цайтунг” 16.09.1994
“Квицинский видел, как из реформ постепенно получилась революция, а затем хаос, который все время таит в себе опасность гражданских войн... В те месяцы распада Квицинский был в центре событий в Бонне и Москве, а потом и на Кавказе, когда Коль и Геншер вместе с государственными деятелями Востока обсуждали новое лицо Европы. Квицинский не оставляет никаких сомнений в том, что для него события тех лет вылились в трагедию. Под конец он пережил сначала как действующее лицо, затем как наблюдатель — и притом все более страдающий — распад своей страны, утрату Горбачевым власти, возвышение новых трибунов и уход всех тех политиков, чиновников и дипломатов, с которыми он проработал всю свою жизнь. Квицинский, однако, твердо верит, что возрожденная Россия рано или поздно станет новым партнером и для Запада. В этом он не расходится с Генри Киссинджером, Гельмутом Шмидтом или Гельмутом Колем, которые также видят в оздоровившейся России неотъемлемый элемент мирового порядка”.
“Франкфуртер Вохе” 16—31.10.1994
“Возврата в прошлое, по мнению Квицинского, не будет. Он уверен в том, что Россия преодолеет кризис. В ее истории не раз уже случались распад и смута, и она выходила из них”.
“Франкфуртер Алльгемайне Цайтунг” 01.04.1995
И.РОСТОВЦЕВА • «Шедший за Дантом вслед» (Наш современник N12 2001)
Инна Ростовцева
“ШЕДШИЙ ЗА ДАНТОМ ВСЛЕД”
(о поэзии Виктора Василенко)
Как странно устроена Жизнь: однажды, году в 1988-м, в конце февраля, случиться телефонному звонку — и голосу человека назваться именем неизвестного поэта Виктора Михайловича Василенко.
Через неделю получить от него письмо и две, как он выразился, “небольшие скромные книжечки”: “Облака”, 1983 и “Птица солнца”, 1986 ( И. Р. — с лестными для адресата словами: “критику, понимающему глубоко поэзию”); через какое-то время — тетрадку со стихами: “Сонеты об Италии и о другом”, где каждая страничка машинописного текста — а их было 15 — помечена в углу инициалами “В. В.”... И думать, что впереди еще много времени — для личного знакомства и встречи, для общения с человеком необычной судьбы, вернувшегося с того края ночи...