Журнал Наш Современник №12 (2001)
Шрифт:
В публикуемом письме Николая I великому князю Михаилу Павловичу от 3(15) февраля 1837 г. находим важные суждения царя об истории конфликта и дуэли А. С. Пушкина с Дантесом. Николай Павлович выступил в роли беспристрастного судьи. Оправдывая участие Дантеса в дуэли как следствие “дерзкого письма” поэта посланнику Геккерену и сожалея, что Пушкин “не вытерпел”, он назвал главным виновником случившейся трагедии Геккерена, который “точно вел себя как гнусная каналья”, “сводничал Дантесу”. О личном отношении Николая I к Пушкину и его трагической гибели более обстоятельно писала дочь императора — великая княгиня Ольга Николаевна: “Папа, который видел в Пушкине олицетворение славы и величия России, относился к нему с большим вниманием (...) Папа был совершенно убит и с ним вместе вся Россия, оттого, что смерть Пушкина была всеобщим русским горем. Папа послал умирающему собственноручные слова утешения и обещал ему защиту и заботу о его жене и детях (...) Папа освободил Пушкина от всякого контроля цензуры. Он сам читал его рукописи. Ничто не должно было стеснять дух этого гения, в заблуждениях
Среди документов, относящихся к истории Крымской войны, большое значение для изучения внешнеполитических задач России в начале 50-х гг. XIX в. имеет письмо Николая I канцлеру К. В. Нессельроде в ноябре 1853 г. (т. 1, с. 125—126). Письмо доказывает, что в тот момент государь, наконец, решил отказаться от беспримерных альтруистических начал внешней политики, которые воплощались Россией в Европе после наполеоновских войн и образования Священного союза и предполагали ее бескорыстное участие в поддержании “законного порядка”. Примером такого бескорыстия стала ревностная защита единства Австрийской империи в 1849 г. силами русской армии И. Ф. Паскевича, подавившей восстание в Венгрии. Успех венгерской кампании не дал России ни территориальных приобретений, ни новых союзников. Но с осени 1853 г. многое в европейской политике России могло измениться и, по словам Н. К. Шильдера, “русскому государственному эгоизму предстояло вступить в свои законные права”. Этот “эгоизм” был далек от своекорыстия. Он требовал, как следует из письма царя, утверждения “действительной независимости” всех балканских народов, “чтобы каждый из этих народов вступил в обладание страною, в которой он живет уже целые века, и управлялся человеком по собственному выбору, избранным им самим из среды своих же соотечественников”. Разосланная тогда же записка государя о плане войны с Турцией (т. 1, с. 128—131) не допускала простой оккупации балканских территорий, а предусматривала широкую опору России на освободительную борьбу народов против османского ига. Русская армия должна была приступить к изгнанию турок с земель покоренных народов лишь в случае, “ежели народное восстание на независимость примет самый обширный и общий размер”. Корысть русских намерений добиться избавления славян от турецкого ига состояла в том, чтобы славяне получили свободу именно из рук России, а не ее западных соперников. Николай разделял доводы записки М. П. Погодина, представленной в декабре 1853 г. (т. 1, с. 406—413). В ней говорилось: “... если пожертвуем славянскими интересами, если (...) предоставим их судьбу решениям других держав, тогда мы будем иметь против себя не одну шальную Польшу, а десять (...) Имея против себя славян, и это будут же самые лютые враги России, укрепляйте Киев и чините Годуновскую стену в Смоленске. Россия снизойдет на степень держав второго класса ко времени Адруссовского мира...” (курсивом выделено подчеркнутое рукой Николая I, оставившего здесь пометку: “Так”). Николай I лично написал Манифест 11 апреля 1854 г. (т. 1, с. 132—133), где с присущими ему прямотой и торжественностью заявлял цели России в войне с Турцией, Англией и Францией: “Россия (...) ополчилась не за мирские выгоды; она сражается за Веру Христианскую и защиту единоверных своих братий, терзаемых неистовыми врагами”.
Драматические события Крымской войны, военные заботы и горечь поражений — все это наполняло повседневные будни императора Николая I в последние месяцы его жизни. После известия об отступлении русских войск в Крыму в сентябре 1854 г. царь “долго не спал, а только два часа проводил в сонном забытьи. Он ходил, вздыхал и молился, даже громко, среди молчания ночи”. Такое поведение не имело ничего общего с упадком духа. Оно являло собой моральную способность человека осознать ответственность за допущенные просчеты, готовность разделить судьбу армии и страны. “Мне кажется, — писала в марте 1855 г. А. О. Смирнова, — что он в это время именно раскрылся как человек вполне Русский” (т. 1, с. 399).
Еще одним важным источником по истории Крымской войны являются написанные Николаем I в начале февраля 1855 г., незадолго до смерти, письмо князю М. Д. Горчакову и записка И. Ф. Паскевичу — князю Варшавскому о предстоящих военных действиях и перемещениях войск в юго-западных и западных местностях России (т. 1, с. 192—195). Они служат доказательством несгибаемой воли государя продолжать войну до победы над врагом, несмотря на серьезные неудачи в Крыму и угрозу присоединения Австрии и Пруссии к антирусской коалиции. Николай Павлович хладнокровно готовил диспозицию в случае начала военных действий вдоль всей западной границы России. Сознавая очевидную нехватку военных сил, он полагал необходимым прикрыть ими наиболее опасные направления возможных вражеских вторжений и считал стратегической военной задачей “соединение сил, а не разъединение, тогда особенно, когда мы должны ограничиться крайне умеренною численностью того, что покуда собрать можем”. Русский царь, собираясь противостоять нашествию всех крупных европейских держав, ни единым словом не обмолвился о допустимости переговоров и уступок. О неучтенных обстоятельствах будущей кампании он коротко заметил: “Прочее Бог устроит”. Через несколько дней Николая Павловича не стало. П. А. Вяземский приводит прощальные слова государя, обращенные к героическим воинам осажденного Севастополя и звучавшие как завет: “Благодарю всех за
Весь второй том составлен из свидетельств современников. Здесь представлены документы, принадлежащие перу как прославленных и знаменитых людей России — императриц Екатерины II, Марии Федоровны и Александры Федоровны, святителя Филарета, Д. Н. Блудова, П. А. Вяземского, Н. В. Гоголя, М. П. Погодина, А. Х. Бенкендорфа и др., так и малоизвестных сегодняшнему читателю лиц, но от этого подчас не менее значимые.
Отрывки из дневников супруги Николая I — императрицы Александры Федоровны (т. 2, с. 14—29) — отражают ее видение событий междуцарствия и восстания 14 декабря 1825 г. Помимо их скрупулезного фиксирования, есть в дневнике и выражения чисто человеческих чувств. Так, государыня, пережившая много тревожных мгновений в декабре 1825 г., затем вместе с мужем испытывала тяжелые нравственные переживания в канун казни пятерых декабристов: “О, если б кто-нибудь знал, как колебался Николай! Я молюсь за спасение душ тех, кто будет повешен (...) Мой бедный Николай так много перестрадал за эти дни! К счастью, ему не пришлось самому подписывать смертный приговор”. Александра Федоровна горячо сочувствовала судьбе жен участников восстания, решивших отправиться в ссылку вместе с мужьями: “О, на их месте я поступила бы так же”.
Записки дочери Николая I — великой княгини Ольги Николаевны “Сон юности” (т. 2, с. 155—191) наполнены интересными подробностями придворного быта, характеристиками августейших особ и близких к ним лиц. Охарактеризовав отца как человека, любившего “спартанскую жизнь” и “военную службу”, не выносившего “тунеядцев и лентяев” и желавшего узнавать от подчиненных “правду”, Ольга Николаевна оставила еще несколько ярких штрихов к его портрету: “То, что казалось в нем суровым или строгим, лежало в характере его безупречной личности, по существу очень несложной и добродушной (...) Он считался с способностями и характером, требовал уважения и допускал вольномыслие (...) Он всегда говорил непринужденно, полный веры в поставленную цель. Ему не надо было ничего скрывать и он всегда следовал тому пути, который ему казался предначертанным. Немногие понимали его в его простоте и многие этим злоупотребляли. Но история оправдает его”.
Отрывок из записок М. А. Корфа (т. 2, с. 286—301) представляет интерес для исследователей крестьянского вопроса. Он посвящен подготовке указа об обязанных крестьянах 2 апреля 1842 г., судьба которого решалась на заседании Государственного совета 30 марта 1842 г. Заслуживает внимания взгляд императора Николая I на крестьянское дело, заявленный им на этом заседании. “Нет сомнения, — сказал царь, — что крепостное право, в нынешнем его положении у нас, есть зло, для всех ощутительное и очевидное, но прикасаться к нему, теперь, было бы делом еще более гибельным (...) Но (...) всякому благоразумному наблюдателю ясно, что нынешнее положение вещей не может продолжиться навсегда (...) необходимо, по крайней мере, приготовить пути для постепенного перехода к другому порядку вещей”. Речь Николая Павловича удивительно созвучна той, которая ровно через 14 лет — 30 марта 1856 г. — предрешит судьбу крепостного права. Ее услышат московские дворяне из уст императора Александра II*.
В записках шефа III Отделения А. Х. Бенкендорфа (т. 2, с. 133—152) император Николай I выступает как умный, деятельный и справедливый монарх, который по заслугам награждает и наказывает, заботится о законности и порядке в делах. Предметом основного внимания государя во время его поездки по России в 1837 г. от Петербурга и Ковно до Бахчисарая и Эривани оставались войска. Николай Павлович ликовал, видя перед собой исправный, дисциплинированный и боеспособный военный строй. Напротив, его возмущал вид именующейся войском “толпы мужиков”, и царь строго выговаривал военным начальникам за найденный беспорядок.
О недовольстве царя чиновничьей неразберихой — рассказ Г. И. Студеникина (т. 2, с. 103—106). В апреле 1833 г., осмотрев столичные присутственные места, государь негодующе бросил: “У вас все тут на кабацком основании”. Такие посещения заставляли служащих заботиться, по крайней мере, о приличном внешнем виде своих учреждений. Но о настоящем порядке приходилось только мечтать. Николай I, сознавая свое бессилие перед самовластием недобросовестных “столоначальников”, с досадой признавался в том, что “правят” они. В мае 1837 г., получив от наследника сведения о совершенных вятским губернатором Тюфяевым “глупостях”, он философски рассуждал о том, “сколь у нас трудно избегнуть, чтоб самые благие намерения не были изгажены глупостями исполнителей” (т. 1, с. 154).
“Местью” Николая I “столоначальникам” стало его согласие на постановку “Горя от ума” А. С. Грибоедова и “Ревизора” Н. В. Гоголя. Это были любимые пьесы царя. Комедию “Ревизор” императору читал В. А. Жуковский, сказавший, “что молодой талантливый писатель Гоголь написал замечательную комедию, в которой с беспощадным юмором клеймит провинциальную администрацию и с редкой правдой и комизмом рисует провинциальные нравы и общество”. Слушая пьесу, монарх “смеялся от души”. Он разрешил постановку, а позже говорил: “В этой пьесе досталось всем, а мне в особенности” (т. 2, с. 278). В апреле 1837 г., проживая в Риме, нуждаясь в лечении и деньгах, Гоголь обратился к государю с письмом, в котором просил о помощи (т. 2, с. 132—133). Николай отослал писателю 5 тыс. рублей.