Журнал Наш Современник 2008 #9
Шрифт:
И я подливал им и верил, что всё так и будет. Перестанем пить, возьмёмся за ум, будем трудиться. Курить не будем, выражаться. В церковь будем по праздникам ходить.
– А то, что пьём - это простительно. Бог пьяниц жалеет. Да это же не пьянство, это судьба такая. Отцы пили, мы опохмеляемся. Что ж делать, раз мы впились.
– Пьяницы царства небесного не наследуют, - как-то робко сказал бледный большеглазый юноша.
– Не упрекай, Алёшка, - крикнули ему.
– Мы не пьяницы, а выпиваем по случаю. Ну и запой бывает, и что? Пьяницы - немцы, а не мы. Они систематически
– Да дай тебе денег, тут тебе будет систематический запой.
– А как не пить, в стране хаос, значит, в людях хао'с. Ударения не перепутайте.
– Транссиб проложили, Гитлера победили, можно и отдохнуть.
– Ты что, да чтоб русским дали отдохнуть? Много хочешь. Да мы в любом веке живём с перегрузками. С пятикратными.
– Куда денешься, у них менталитеты, у нас трехжильность.
Кто-то прижимался ко мне заплаканным лицом, кто-то просил взаймы в долг до завтра. Конечно, я говорил, что взаймы не дам, а дам, сколько он хочет и насовсем. Навовсе. Без отдачи. Какие взаймы, какие в долги, когда всё у нас общее.
– Нам нужны победы!
– кричал я.
– Сопляки и нейтральные идут за сильными. Трижды плевать на спорт: это оттягивание сил на метры и секунды, голы и очки. Это всё то же, что в Древнем Риме. Хлеба и зрелищ! От того и исчезли. Ползают по развалинам. Но здесь же Россия, и мы историю Византии не повторим. Здесь Россия! Вы что, всё ещё не врубились? Хотите и жить и грешить, и снова жить? Тут же не Европа. Нет, парнишки, как хотите, а жить надо начинать серьёзно.
– Мы этого и ждали, - кричали мне, - мы по настоящей работе соскучились. Как в песне поётся: привыкли руки к топорам.
– Для начала надо по рукам ударить тех, кто дрищет на русскую историю.
– Успокойся, всегда дристали. Ломоносов писал об исторических изысканиях Миллера, на память цитирую: "Из сего заключить должно, каких гнусных пакостей не наколобродит в российских древностях такая запущенная в них скотина".
– Кто, кто, ты сказал? Миллер? Братья, мы договаривались, что если кто начнет в этой пьянке…
– В этих поминках, - поправили его.
– …кто начнет ум и память пропивать, того вон из застолья. Договаривались? Не наливайте ему больше - он Миллера от Шлецера не может отличить. Умник! Это не о Миллере Ломоносов говорил, о другой скотине, о Шлецере.
– Вот, вот, - одобрил я, - вот уже и научный и одновременно практический спор. Да, ребятишки, пора вам в переднюю траншею.
– Это законно, на фиг, что в траншею, - одобрил меня как-то внезапно появившийся молодой парень, показав большой палец.
– Грянет гром -
мы моментально протрезвеем. А пока он же не грянул, сиди, на фиг, и радуйся. Вообще, это, на фиг, мужская коронка - пить без передышки. Хоть и тяжело, а крылато.
– А гром, значит, ещё не грянул? Ну-ну, - учительски заметил я.
– Вообще, не пить, это так же хорошо, как пить, - высказался выпивший стакан агроном Вася.
– Как у нас - с одной стороны, бездельник, кто с нами не пьёт, с другой, как солнце над полями, трезвость. Вот тут и выруливай.
НАСТУПАЕТ ВЕЧЕР
Сидели-то мы плотно, но уже где-то в отдельно взятых группках общего коллектива начинались высокотемпературные разговоры, например: "Я тебе пока по-нормальному говорю, понял? Пока! Или не доходит?" Но такие вспышки я легко гасил, ибо все от меня зависели. То есть не от меня, от моего кошелька. От того, думаю, пока и слушали.
– Кто же виноват в ваших бедах?
– вопрошал я.
– Вы - русские мужчины. Русский мужчина может спастись или в монастыре, или в семье. И чтобы семья, как монастырь. И - любовь! Они жили долго и счастливо и умерли в один день. Поняли народную мудрость: с кем венчаться, с тем кончаться?
– Аристотель, учти, назидал правителям: хотите крепкое государство тире контролируйте музыку.
– Музыкант подтверждал высказывание Аристотеля дирижерскими взмахами руки.
Аркаша пытался читать стихи:
Я тихонько с печки слез, взял я ножик и обрез. Мне навстречу Севастьян, он такой же, из крестьян. Много дел у нас чуть свет: жгём читальню и комбед.
– Не жгём, грамотей, а жжем или хотя бы поджигаем, - успевал я поправить.
– Главное - набрать объём, - гудел на ухо скульптор.
– А сколько я наставил бюстов в Доме моченых и в музее Развалюции, при желании можно атрибутировать.
– А меня батюшка спрашивает, - вскидывалась внезапно вернувшаяся женщина Людмила, усмирившая испанского быка: - "Почему ты не была на службе, Людмила?" Я отвечаю: "Я вино вкушала, батюшка".
– Видно было, что слово "вкушала" ей очень нравилось.
Но вообще за столом было такое разномастное безтолковое общение, что я решил упорядочить беседу:
– Да что ж это никто никого не слушает? Я тоже выпил, но не настолько же. Вы ещё реинкарнацию вспомните. Жизни же не будет другой. Давайте общий разговор вкушать. Есть тут социолог?
Кто-то откликнулся, подняв голову от стола:
– Как не быть, есть.
– И как ты объяснишь сей синдром полного теперешнего безразличия к судьбе Отечества?
– Ты не поверишь, но я скажу просто: это не безразличие, это необъяснимое преимущество русского народа, то есть торможение истории. России некуда спешить, она живет и, единственная, живет по-человечески. Остальные бегут, бегут и бегут, и исчезают. Хоронят себя в своей жадности и суете. Терпение - понятие русское. Смирение - тем более.
– Слышали?
– восхищенно возопил я.
– Все слышали?
– Сто раз, - отвечали мне.
– И сто первый не вредно послушать. Русскую идею ищут. Да идея любого народа появляется вместе с ним, иначе и народа нет. Приняли Православие - появилась Русь. За Русь! Конечно, за нее лучше не пить, ей это отраднее, но уж ради встречи и знакомства.
– За Русь!
– поддержал меня социолог и вновь залёг своей умной головой на пиршественную столешницу.
– По полной!
– крикнул Аркаша.