Журнал Наш Современник 2009 #1
Шрифт:
Все части и соединения корпуса боеспособны и готовы выполнить любое задание Партии, Правительства и лично товарища Сталина.
Если бы человек мог знать свою судьбу! Я не знал и не предполагал, мне даже в голову не могло прийти, что тогда, в июне сорок пятого, в самые славные недели моей жизни, наступит мой черед, настанет день, вернее ночь и час, и судьба моя резко изменится - колесо истории пройдется по мне всей своей тяжестью, и я вместе с Володькой и Мишутой добровольно поеду из Южной
Там, на Дальнем Востоке, ценой жизни самых дорогих мне друзей - Володьки и Мишуты, - мы поставим на колени империалистическую Японию, а мою судьбу определят в отделе кадров Дальневосточного округа.
Позднее, осмысливая случившееся, ругая себя и многажды возвращаясь к ключевому моменту - моменту принятия решения там, в кригере, - я пытался понять, почему жизнь в очередной раз так жестоко и несправедливо вмешалась в мою судьбу: вместо того, чтобы отправиться в Москву на учебу в академию имени Фрунзе, я оказался на другом конце света - у черта на куличках.
Там, в кригере, мои убеждения, совесть и честь офицера не позволили мне отказаться от назначения, а однорукий подполковник, воспользовавшись моей неосведомленностью, обыграл, обманул меня, недоумка, и вместо гвардейского стрелкового корпуса я с медицинским заключением "Годен к строевой службе без ограничений" загремел в горно-стрелковый корпус, а точнее, в 56-ю горно-стрелковую бригаду, в которой, как убеждал меня подполковник, "служить - высокая честь", и я должен "гордиться и благодарить судьбу за представленную возможность до конца с честью выполнить свой воинский долг в мирное время".
Самое худшее опасение свершилось: моим краем света оказалась Чукотка, которая, по рассказам бывалых офицеров, из всех мест - Сахалина, Камчатки и даже Курильских островов - была самым гибельным.
О Чукотке рассказывали легенду, что будто бы Господь Бог, сотворив белого медведя и моржа, увидел, что сделал что-то не то, испугался и поэтому ничего больше создавать не стал, оставив эту землю им в первозданной дикости; расписывали все ужасы дьявольского климата, пугали метелями и пургами, во время которых даже белые медведицы зарываются в снег, не позволяя медвежатам нос высунуть из укрытия, сильными морозами, которые убивают вернее пули.
Вообще-то я зиму любил, холода не боялся, хорошо ходил на лыжах и поэтому многие рассказы расценил как детские страшилки. Как всегда в критические моменты жизни, я пытался овладеть ситуацией, повторяя про себя: - Аллес нормалес!… Прорвемся!… Не медведям же там служить, тем более обеспечивать и укреплять обороноспособность страны!
Как я потом убедился, реальность оказалась намного страшнее. Там, на Чукотке, я, может, впервые познал, почем фунт лиха.
В середине октября пароход "Балхаш", последний из грузовых десяти-тысячников, отправившихся на Чукотку из Владивостока, изрядно потрепанный штормами, бросил якорь в Анадырском лимане - кусочке моря в плену бесконечного ряда голых безжизненных сопок с крутыми вершинами, отточенными жесткими морскими ветрами, и выветренных камней - кекуров.
Части бригады, транспорт, оборудование, топливо и грузы с расчетом до следующей навигации - сюда везли все, кроме воды - высадились и разгрузились на пустынном берегу: клочке каменистой земли, где, казалось, со времени открытия ее русскими землепроходцами за три века больше не ступала нога человека.
Над головой мглистое серое небо и на сотни километров до самого горизонта - ни деревца, ни кустика, ни даже пожухлой травинки!
Надо было привыкать к темноте, надо было привыкать к ежедневной изнурительной работе невзирая на погоду: в кирзовых рукавицах, натирая кровавые мозоли, кайлить под толстым слоем льда землю, вгрызаясь в грунт, вбивать сваи, ставить палатки, рыть ямы, котлованы, землянки, чтобы укрыться, заползти, залезть в любую щель до наступления метелей и морозов.
Надо было привыкать к здешнему климату. Зима в 1945 году пришла рано. Начались несусветные пурги: видимости никакой, кругом молочная беснующаяся мгла, острые струи снега бьют, хлещут по глазам, лицу, проникают во все щелки одежды, карманы, обувь. Порывы колотуна-хиуса - самого злого ветра Северного полюса - сбивают с ног: барахтаешься в снегу и все глубже увязаешь в обволакивающей массе, ветер захлестывает дыхание, лепит в глаза. Пурги разыгрываются неожиданно: еще час тому назад небо было безоблачным, лишь где-то у самого горизонта ворошилась одинокая серая тучка, да ветер несмело тянул легкую поземку. И вот полная кутерьма, не видно ни зги, исчезает грань между землей и небом.
Во время пург теряется счет времени, все уползают в свои норы, а каждый день начинается занятиями с личным составом: как вести себя во время пурги. На всю жизнь запомнил некоторые из наставлений и практических советов: "Тундра боится сильных, а пурга - не боится", "Не бойся пурги: если она тебя застала в тундре - вырой ямку, ложись и заройся в снег, экономь энергию, пережди и не паникуй", "Опасайся отстать от группы и остаться в тундре в одиночку", "Стал замерзать - иди быстрее".
Надо было привыкать к тесноте и отсутствию элементарных бытовых удобств. В эту первую зиму даже старшие офицеры жили в норах-землянках и палатках совместно с бойцами и в мороз и пургу отправляли естественные нужды, не выходя из них.
Но к холоду привыкнуть было невозможно. В жестокие морозы пар от дыхания мгновенно замерзал, превращаясь в кристаллики льда, которые забивали нос, рот, затрудняя дыхание и образуя вокруг головы диковинный шуршащий шар: сталкиваясь друг с другом, они производили легкий шорох - бойцы прозвали его "шёпотом звезд".
Даже металл и тот не выдерживал сильных морозов, становясь хрупким и ломким, а наша славная боевая и транспортная техника с надписями на бортах "Мы были в Варшаве, в Берлине, в Харбине", "Мы славяне, и мы победим!", продрогшая, бесполезно покоилась, ржавела и гнила под трехметровым слоем снега1.
Из-за строжайшей экономии угля мы и в своих укрытиях страдали от холода: спали не раздеваясь, тесно прижавшись, согревая друг друга остатками тепла своих тел; железная печурка остывала через час после топки, и температура в землянках, и особенно в палатках, ночью не превышала пяти градусов. Мерзли так, что просыпались от стука собственных зубов. Пар от дыхания в виде инея покрывал стены палатки, оседал на одежде, лице, и поутру, с трудом разлепив глаза, бойцы шутили: